Сан-Феличе. Книга вторая

Дюма-отец Александр

В целом свете его некому было ни в чем упрекнуть.

Он откликнулся на призыв отечества, только и всего. Правда, бывают времена, когда человека за это обрекают на смерть.

Но какую смерть! Сейчас вы это увидите.

Не удивляйтесь, что пишущий эти строки, выходя за пределы романа и углубляясь в подлинную историю, возмущается и проклинает. Никогда, в самом страшном лихорадочном бреду не смог бы он выдумать того, что предстало его взору, когда он заглянул в описание роялистской бойни 1799 года.

Спецьяле приговорил

всех трех узников к смерти.

К смерти на виселице, унизительной в глазах людей и потому особенной ужасной.

Но одно обстоятельство десятикратно усугубило ужас смерти Батистессы. Тела всех трех жертв двадцать четыре часа оставались на виселице, а затем были выставлены на Искье, в церкви Спирито Санто.

Но когда тело Батистессы положили на траурный помост, повешенный внезапно вздохнул, и священник с изумлением и испугом заметил, что тот все еще жив!

Грудь несчастного поднималась и опускалась, хриплое, но непрерывное дыхание свидетельствовало, что жизнь еще теплится в нем.

Мало-помалу он стал приходить в чувство и наконец совсем опомнился.

Все присутствовавшие решили, что этот человек, уже однажды претерпевший казнь, на том и покончил со смертью, целые сутки державшей его в своих объятиях; но никто, даже священник, чей долг, возможно, состоит в том, чтобы проявлять мужество, не решился ничего предпринять без приказа Спецьяле.

Вследствие этого на Прочиду был послан запрос.

Представьте себе волнение и тревогу несчастного, вышедшего из могилы: он снова увидел солнце, небо, окружающий мир, вновь обрел жизнь, дышит, вспоминает, говорит «Мои дети!» и думает, что все это, может быть, лишь загробные сны, которых опасался Гамлет.

Это воскресший Лазарь, он обнимает Марфу, благодарит Магдалину, славит Иисуса — и вдруг на голову ему снова падает надгробный камень.

Вот что почувствовал, по крайней мере должен был почувствовать, несчастный Батистесса, увидев, что посланный возвращается в сопровождении палача.

Палачу велено было извлечь Батистессу из церкви, которую ради мстительности короля лишили права предоставлять убежище, и убить его ударом ножа на паперти, чтобы он больше не мог воскреснуть. Судья не только распорядился об этой казни, он ее изобрел: казнь по его прихоти, казнь, не значащаяся в законе!

Приказ был исполнен буквально.

Так пусть же не говорят, что длань мертвых не столь могущественна, как рука живых, когда приходит час ниспровергнуть троны самодержцев, пославших на небо подобных мучеников!

XLIII. ДЕНЬ 14 ИЮНЯ (Продолжение)

Вернемся в Неаполь.

Беспорядок в городе был столь велик, что никто из беглецов, уцелевших в резне у замка дель Кармине, не догадался известить Директорию о том, что форт в руках санфедистов.

Комендант Кастель Нуово не знал о событиях, происшедших за ночь, и, как было условлено, в семь часов

утра произвел три пушечных выстрела, предназначенных послужить сигналом для Скипани.

Мы уже видели, сколь плачевно окончилось его выступление.

Едва грянули условные выстрелы, как коменданты всех крепостей и другие высшие офицеры получили известие, что форт дель Кармине взят врагом и его пушки повернуты теперь не к мосту Магдалины, а к улице Нуова и площади Старого рынка, — иными словами, эти пушки угрожают городу, вместо того чтобы его защищать.

Тем не менее, решено было, что, как только из Портичи покажется Скипани со своей маленькой армией, надо будет любой ценой атаковать лагерь кардинала Руффо.

Сигнал к выходу патриотов из монастыря святого Мартина и из фортов должен был прозвучать из Кастель Нуово. И вот все высшие офицеры, среди которых и Сальвато, стоят с подзорными трубами в руках и не спускают глаз с Портичи.

Они видели, как из Гранателло вылетел вихрь пыли с языками пламени посредине, — то был Скипани, двинувшийся на Фавориту и Портичи.

Видно было, как патриоты углубились в описанную нами узкую улицу, потом загрохотала пушка, затем над домами взвилось облако дыма.

Целых два часа пушечные выстрелы следовали один за другим с интервалами, необходимыми для того, чтобы перезарядить орудия, и к небу поднимался все более густой дым. Потом гул затих и дым постепенно рассеялся. На открытых взору местах дороги стало заметно движение, обратное тому, что наблюдалось три часа назад.

Это Скипани с остатками своего отряда возвращался в Кастелламмаре.

Все было кончено.

Но Микеле и Сальвато упорно следили за какой-то черной точкой на поверхности моря, приближающейся к берегу, и шепотом переговаривались, указывая на нее друг другу.

Когда эта точка оказалась уже не более в полульё от них, им почудилось, будто из воды то и дело поднимается рука и делает какие-то знаки.

Оба давно угадали в черной точке голову Пальюкеллы, и обоим пришла одна и та же мысль: пловец взывает о помощи.

Поспешно сбежав вниз, они прыгнули в лодку, служившую для связи между Кастель Нуово и Кастель делл'Ово, схватили каждый по веслу и, гребя изо всех сил, стали огибать маяк.

Обогнув его, они огляделись, но ничего не увидели.

Однако через мгновение футах в двадцати пяти — тридцати от них из воды снова показалась человеческая голова. На сей раз сомнений не оставалось, то был Пальюкелла.

Лицо его было мертвенно-бледно, глаза вылезали из орбит, рот был открыт в немом крике. Ясно было, что пловец на пределе сил и вот-вот утонет.

— Берите второе весло, генерал, — крикнул Микеле, — я скорее доберусь до него вплавь!

И, скинув верхнюю одежду, лаццароне бросился в море. Одним рывком преодолел он под водой расстояние, отделявшее его от тонущего, вынырнул в метрах десяти от него, твердя: