Сан-Феличе. Книга вторая
Шрифт:
Элеонора пожелала слушать мессу потому, что душа этой женщины и поэтессы стремилась к священному таинству.
Микеле же, неаполитанец и лаццароне, свято верил, что не может быть достойной смерти без заупокойной мессы.
Сальвато стал в дверях, соединявших обе комнаты, но напрасно он обводил вопрошающим взором присутствующих и заглядывал в коридор, — вокруг не было никаких признаков того, что кто-то занимается его спасением.
Элеонора взяла стул и склонилась вперед, опираясь на его спинку.
Микеле
Микеле представлял безоговорочную веру, Элеонора — надежду, Сальвато — сомнение.
Сальвато слушал мессу рассеянно, Элеонора сосредоточенно, Микеле в полном упоении: только четыре месяца был он патриотом и полковником, а всю предыдущую свою жизнь он был лаццароне.
Служба окончилась. Священник спросил:
— Кто хочет причаститься?
— Я! — вскричал Микеле.
Элеонора поникла, не ответив. Сальвато отрицательно покачал головой. Микеле приблизился к священнику, вполголоса исповедовался ему и принял причастие.
Потом всех троих вернули в соседнюю комнату, куда принесли завтрак для них и для их товарищей.
— На который час назначено? — спросил Чирилло у тюремщиков, разносивших пищу.
Один из них подошел поближе.
— Кажется, на четыре часа, господин Чирилло, — ответил он.
— А, ты меня узнаешь? — спросил доктор.
— В прошлом году вы вылечили от воспаления легких мою жену.
— И теперь она чувствует себя хорошо?
— Да, ваша милость, — ответил тюремщик и тихо добавил: — Я бы пожелал вам такой же долгой жизни, какую, может быть, проживет она.
— Друг, — отвечал Чирилло, — дни жизни человеческой сочтены, но Бог не так суров, как его величество Фердинанд: Бог иногда нас милует, а король — никогда! Так ты говоришь, в четыре?
— Так я думаю, — сказал тюремщик. — Но вас много, так, может, они начнут на час раньше, чтобы успеть.
Чирилло вытащил часы.
— Половина одиннадцатого, — сказал он и стал засовывать часы обратно в карман, но вдруг вспомнил: — Ба! Да я забыл их завести! Если я остановлюсь, это еще не причина, чтобы останавливаться им.
И он стал невозмутимо заводить часы.
— Желает ли еще кто-нибудь из осужденных принять помощь религии? — вопросил, появляясь на пороге, священник.
— Нет, — в один голос отвечали Чирилло, Этторе Кара-фа и Мантонне.
— Как вам угодно, — сказал священник, — это дело касается только Бога и вас.
— Я думаю, отец мой, правильнее было бы сказать: Бога и короля Фердинанда, — возразил Чирилло.
CLXXXI. ВОРОТА ЦЕРКВИ САНТ'АГОСТИНО АЛЛА ЦЕККА
Около половины четвертого заключенные услышали, как отворилась наружная дверь комнаты bianchi, от которой они были отделены крепкой перегородкой и обитой железом дверью с задвижками
— Половина четвертого, — сказал он. — Мой славный тюремщик не ошибся.
— Микеле! — окликнул Сальвато молодого лаццароне, который после причастия все время молился в своем углу.
Тот вздрогнул и по знаку Сальвато приблизился к нему, насколько позволяла цепь.
— Да, ваша милость? — шепнул он вопросительно.
— Постарайся не отходить от меня далеко и, если случится что-нибудь непредвиденное, не зевай.
Микеле покачал головой.
— О, ваша милость, — пробормотал он. — Нанно сказала, что меня повесят, значит, меня и повесят, иначе быть не может.
— Как знать! — возразил Сальвато.
Но тут отворилась дверь напротив комнаты bianchi — иначе говоря, дверь в часовню, и на пороге вырос какой-то человек; за его спиной послышался стук прикладов — это солдаты приставили ружья к ноге.
Вид новоприбывшего не оставлял сомнений: то был палач.
Он пересчитал узников.
— Всего шесть дукатов наградных! — пробормотал он со вздохом. — И подумать только, что я одним махом мог бы заполучить шестьдесят монет… Ладно, не надо об этом больше печалиться!
Вошел фискальный прокурор Гвидобальди, перед которым шествовал пристав с приговором джунты в руках.
— Развяжите осужденных, — приказал фискальный прокурор.
Тюремщики повиновались.
— На колени, слушать приговор! — повелительно возгласил Гвидобальди.
— С вашего разрешения, господин фискальный прокурор, мы предпочли бы выслушать его стоя, — насмешливо возразил Этторе Карафа.
Насмешливый тон, каким были произнесены эти слова, заставил судейского заскрипеть зубами.
— На коленях, стоя — не важно, как вы будете слушать, лишь бы вы его выслушали и он был приведен в исполнение! Секретарь суда, огласите приговор!
Оказалось, что Доменико Чирилло, Габриэле Мантон-не, Сальвато Пальмиери, Микеле il Pazzo и Элеонора Пи-ментель приговорены к смерти через повешение; Этторе Карафа — к отсечению головы.
— Все верно, — сказал Этторе. — Никаких претензий к суду не имеется.
— Значит, можно приступать к делу? — с издевкой спросил Гвидобальди.
— Когда вам будет угодно. Лично я готов и полагаю, что друзья мои тоже готовы.
— Да, — в один голос подтвердили осужденные.
— Но я обязан сказать кое-что тебе, Доменико Чирилло, — проговорил Гвидобальди с усилием, которое показывало, как трудно дается ему эта речь.
— Что именно? — осведомился Чирилло.
— Проси у короля помилования, может быть, он согласится, поскольку ты был его личным врачом. Во всяком случае, если ты подашь такое прошение, мне велено отсрочить казнь.