Санаторий
Шрифт:
– Я тебе, друг ситный, больше скажу, – продолжал Ездра, раскуривая отсыревший бычок (сразу завоняло костром, на который писает гурьба мужиков). – Не было никакого Термидора. Не было. Миф он, евангелие, эпос – Манас, Калевала и Олонхо в одном флаконе. Прожевал? Можешь проглотить.
– Говорят, был, – возразил кто-то из тьмы палаты, кто-то из не спящих и прислушивавшихся к разговору.
– Говорят, курей доят, – отмахнулся Ездра. – Мы тож доить пошли, да титек не нашли. Ты если не брехло пустопорожнее, так покажись – выйди вот сюда, встань передо мной, как лист перед травой, и доложи коллективу ясно и
Ездра прислушался на минуту, словно ожидал, что вот сейчас заскрипит кровать, прошлёпают по полу босые ступни, и явится пред взором его незримый спорщик. Нет, конечно же, Ездра этого не ожидал – так только, позировал для вящей убедительности и собственной важности. Он совершенно отчётливо знал, что никто не выйдет и не скажет.
– То-то и оно, – кивнул он, переждав эту томительную паузу. – Не было никакого Термидора.
– Но с другой-то стороны, – неожиданно вступил Молчун. – С другой-то стороны, Ездра, откуда тебе знать про камин? Ну, ладно, Термидор – Калевала, положим так. А ты сам кто? Тебя ведь тоже в кабинете у Самого ни разу не было. Так может, и ты этот, как его, Олонхо?
– Не было, – усмехнулся Ездра. – Это ты в точку попал, Молчун, прямо в пупочку, в самый, это, анус истины пальцем забрался. Может, я и Олонхо, твоя правда. Да только я, в отличие от многих прочих, Молчун, и от тебя в отличие – видел План. Термидора бог не привёл видеть, а вот План – видал.
На этом всегда погружающем палату в почтительное молчание напоминании снаружи заиграли пятую прелюдию Рахманинова. Шепелявый, гундосый и неверный, подрагивающий граммофонный звук падал из громкоговорителя на столбе и разносился над погружённым во мрак дождливой безлунной ночи санаторием. Прелюдия вплеталась в шорох дождя, проникала в рыхлые древние стены корпусов, стелилась над грязью, взлетала и уносилась в небо вслед за дымком из трубы кочегарки, который нынче так сладко пах жареным мясом…
А наутро выпал снег.
Мелкие крупинки его мешались с грязью, тут же таяли, но снег был так напорист, что в конце концов столбы, на которые натянута была колючка, напялили белые шапки, побелели и мусорные баки, и крыши, и старая жёлтая развалюха-молоковоз, застывший на приколе возле продкорпуса. Всё было белым.
И только земля оставалась чёрной.
4
Кундри перехватила Иону следующим утром, после завтрака. Они сталкивались раньше, и даже говорили пару раз, и однажды у них даже чуть не дошло до этого самого, но Иона вовремя вспомнил тогда, что за Кундри ухлёстывал Андроид, а сама она, как и многие другие бабы, страдала по Козлобороду. Андроида Иона уважал, поэтому в последний момент увильнул, только прошёл по самому краю греха. Кундри не обиделась. Не принято было в санатории обижаться – не то, дескать, нынче время и место не то, а на обиженных, как известно, воду возят, и помирают они раньше – так и помирают обиженными. Кому какая от этого польза?
– Правду говорят, что Козлобород под хмарью подорвался? – спросила она, отозвав Иону в сторонку в столовском фойе.
– Дылда, мать его, психа! – выругался Иона. – Да нет,
– А веришь, что он ни с того ни с сего взял и на подрыв пошёл?
– Почему спрашиваешь? – нахмурился Иона.
– Потому что неправду чую, – нехорошо усмехнулась Кундри. – Бабская интуиция, говорят, убойная штука.
– Ну и чего ты хочешь? Правды? Её не знает никто.
– Правды не бывает, – усмехнулась Кундри, а чёрные глаза её не улыбались – из них лезла наружу ледяная стужа. – Чего хочу, не знаю. Знаю, чего не хочу.
– Ну, и чего?
– Оставаться здесь не хочу. И отсюда можно уйти, – сказала она. – Если хочешь пойти со мной, скажу как.
– Нет, Кундри, – покачал головой Иона, – нет, уйти отсюда нельзя. Да и зачем? Что делать там? Вот ты от чего лечишься?
– По женски.
– По женски… – повторил Иона. – Ну и кто тебя там будет лечить? Промзона если только – она от всех болезней лечит, но лечение у неё… да что я буду рассказывать, сама знаешь.
– Ага, знаю. Только враньё это всё. Нет никакой промзоны. В смысле, промзона есть, но ничего такого в ней нет – ни живых проводов, ни душегубок, ни голубей…
– Есть, – возразил Иона. – Голуби точно есть, я сам видел. Они слепые. Но им глаза и не нужны.
– Видел, и – живой?
– Это долгая история. Это было ещё до всего.
Кундри пожала плечами. Видно было, что она не верит, и ни в чём слова Ионы её не убедили.
– Почему ты ко мне подошла? – задал Иона вопрос, который с самого начала разговора вертелся у него на языке. – Почему не к Андроиду или Чомбе, например?
– Ты был другом Козлоборода. Однажды он сказал мне: если тебе нужен будет помощник в любом деле, бери Иону. Так что ты мне завещан, Иона.
– Завещание из меня… не очень.
– Ладно, не прибедняйся. Или на комплимент нарываешься? Козлобород тоже знал, что отсюда можно уйти, и знал как. Поэтому я никогда не поверю, что он так тупо пошёл на колючку.
– Уверена?
Губы Кундри перекосила пренебрежительная ухмылка.
– Языком трёкать в привычках не имею, – сказала она.
Заметив пристальное внимание к ним санитаров, Кундри потянула Иону за рукав, вывела на улицу, отвела за угол.
– Что-то намечается, – сказала она.
– Что? – недоверчиво спросил Иона.
– Откуда я знаю. Но белые суетятся слишком, что-то готовят. Сдёргивать надо отсюда. Я бы одна пошла, но одной в промзоне не выжить. Пойдёшь?
За угол завернул санитар. Резко остановился от неожиданности, завидев их. Кундри соображала быстро – прежде чем санитар поймал их в фокус своего взгляда, она уже припала, присосалась к Иониным губам.
Санитар усмехнулся, покачал головой, повернул обратно.
Кундри не торопилась оторваться от Ионы, язык её, живчик, блуждал в его рту, скользил по губам, по зубам. Иона не сопротивлялся, старательно отвечал на поцелуй, но нигде ничего в нём не дрогнуло. Не его была женщина Кундри.
Наконец она оторвалась от него, перевела дыхание, развязно улыбнулась.
– Хоть бы пощупал, – произнесла с весёлым укором.
Иона улыбнулся.
– Ладно, не жмись, – продолжала она. – Ну так что, пойдёшь со мной?