Санин(год издания 2008)
Шрифт:
«Ну вот и кончено… И опять я буду счастлива… Милый, бедный!..» — плача счастливыми слезами, думала она, не отнимая руки и сама целуя мягкие, всегда нравившиеся ей волосы Новикова. Воспоминание о Зарудине ярко мелькнуло в ней, но сейчас же погасло.
Когда пришел Санин, решивший, что времени для объяснений прошло достаточно, Лида и Новиков держали друг друга за руки и что-то тихо и доверчиво рассказывали. Новиков говорил, что никогда не переставал ее любить, а Лида говорила, что любит его теперь. И это было правдой, потому что Лиде хотелось любви и счастья,
Им казалось, что они никогда не были так счастливы. Увидев Санина, они замолчали и глядели на него смущенными, радостными и доверчивыми глазами.
— Ну, понимаю, — важно сказал Санин, поглядев на них. — И слава Богу. Будьте только счастливы!
Он хотел еще что-то добавить, но чихнул на всю реку.
— Сыро… Не схватите насморка! — прибавил он, протирая глаза.
Лида счастливо засмеялась, и смех ее прозвучал над рекой опять загадочно и красиво.
— Я уйду! — объявил Санин, помолчав.
— Куда? — спросил Новиков.
— А там пришли за мной Сварожич и этот офицер… поклонник Толстого… как его?.. Длинный такой немец!
— Фон Дейц! — беспричинно смеясь, подсказала Лида.
— Он самый. Пришли нас всех звать на какую-то сходку. Только я сказал им, что вас дома нет.
— Зачем, — все, смеясь, спросила Лида, — может, и мы бы пошли?
— Сиди тут, — возразил Санин. — Я бы и сам сел, если бы было с кем!
И он опять ушел, на этот раз в самом деле. Вечер наступил, в темной текучей воде заколебались звезды.
XXIV
Вечер был темный и глухой. Над верхушками черных окаменелых деревьев тяжко клубились тучи и быстро, точно поспешая к невидимой цели, ползли от края и до края неба. В их зеленоватых просветах мелькали и скрывались бледные звезды. Вверху все было полно непрестанного зловещего движения, а внизу все притихло в напряженном ожидании.
И в этой тишине голоса спорящих людей казались чересчур резкими и крикливыми, точно визг маленьких раздраженных животных.
— Как бы то ни было, — неуклюже, как журавль, спотыкаясь длинными ногами, выкрикивал фон Дейц, — а христианство дало человечеству неизживаемое богатство, как единственное полное и понятное гуманитарное учение!
— Ну да… — упрямо дергая головой и сердито глядя ему в спину, возражал идущий сзади Юрий, — но в борьбе с животными инстинктами христианство оказалось так же бессильно, как и все дру…
— Как «оказалось»! — с возмущением вскрикнул фон Дейц. — Все будущее за христианством, и говорить о нем, как о чем-то конечном…
— У христианства нет будущего! — перебил Юрий, с беспричинной ненавистью всматриваясь в расплывающееся пятно офицерского кителя. — Если христианство не могло победить человечество в эпоху самого острого своего развития и бессильно попало в руки кучки мерзавцев, как орудие наглого обмана, то теперь, когда уже даже самое слово «христианство» стало пресным, странно и смешно ждать какого-то чуда… История не прощает: что раз сошло со сцены, то назад не придет!..
Деревянный тротуар чуть белел под
— Христианство?.. сошло со сцены! — вскрикнул фон Дейц, и в голосе его прозвучало преувеличенное изумление и негодование.
— Конечно, сошло… — упрямо продолжал Юрий. — Вы так поражаетесь, точно этого даже и допустить нельзя… Как сошел со сцены Моисеев закон, как умерли Будда и эллинские боги, так умер и Христос… Закон эволюции… Что вас так пугает в этом?.. Ведь вы же не верите в божественность его учения?
— Конечно, нет! — обиженно фыркнул фон Дейц, отвечая не столько вопросу, сколько обидному тону Юрия.
— Так неужели же вы допускаете возможность создания человеком вечного закона?
«Идиот!» — думал он в эту минуту о фон Дейце, и непоколебимая, очень приятная уверенность в том, что этот человек бесконечно глупее его, Юрия, и что ему никогда не понять того, что как Божий день ясно и просто для него самого, нелепо сплетались в голове Юрия с раздраженным желанием во что бы то ни стало совершенно убедить и переспорить офицера.
— Допустим, что это и так… — волнуясь и тоже уже озлобляясь, возражал длинный офицер. — Но христианство легло в основу будущего… оно не погибло, оно легло в почву, как всякое зерно, а свой плод даст…
— Я не о том говорю… — немного сбившись и оттого еще больше озлобляясь, ответил Юрий. — Я хотел сказать…
— Нет, позвольте… — боясь упустить верх, с торжеством перебил фон Дейц, опять оглядываясь и сбиваясь с тротуара. — Вы именно так сказали…
— Раз я говорю, что не так, то значит, не так… Странно! — с острой злобой от мысли, что глупый фон Дейц хоть на одну минуту может допустить, что он умнее, оборвал Юрий. — Я хотел сказать…
— Ну может быть… Простите, я не так понял! — со снисходительной усмешкой пожал узкими плечами фон Дейц, вовсе не скрывая, что поймал Юрия и что бы тот теперь ни говорил, все это будет уже запоздалыми отступлениями.
Юрий понял его и почувствовал такую злобу и оскорбление, что у него даже горло перехватило.
— Я вовсе не отрицаю огромной роли христианства…
— Тогда вы противоречите себе! — с новым торжествующим восторгом захлебнулся фон Дейц, радуясь, что Юрий несравнимо глупее его и, видимо, не может даже и приблизительно понять того, что так стройно и красиво лежит в голове самого фон Дейца.
— Это вам кажется, что я противоречу, а на самом деле… напротив, я… моя мысль совершенно логична, и я не виноват, что вы… не желаете меня понять, — сбивчиво и страдая, совсем уже резко прокричал Юрий. — Я говорю и говорил, что христианство пережеванный материал и что в нем, как таковом, уже нельзя и незачем ждать спасения.
— Ну да… не отрицаете ли вы благотворность влияния христианства… то есть, того, что оно прямо ложится в фундамент… — торопливо ловя ускользающую на этом повороте разговора мысль, тоже повысил голос фон Дейц.