Санин (сборник)

Арцыбашев Михаил Петрович

Но там сидел Шафров и говорил о каких-то делах. Ляля с недоумением остановилась в дверях.

– Здравствуйте, – сказала она задумчиво.

– Здравствуйте, – поздоровался Шафров, – идите к нам, Людмила Николаевна… тут такое дело, что ваша помощь необходима.

Ляля, все с таким же недоумевающим лицом, покорно села к столу и машинально стала перебирать пальцами зеленые и красные брошюрки, кучами наваленные повсюду.

– Видите ли, в чем дело, – поворачиваясь к ней с таким видом, точно ему предстояло объяснить ей что-то страшно запутанное и длинное,

говорил Шафров. – Курские товарищи находятся в крайне стесненном положении… надо им непременно помочь. Вот я придумал дать концерт… а?

При этой знакомой прибавке «а?» Ляля вспомнила, зачем она пришла, и взглянула на Юрия с доверием и надеждой.

– Отчего же, это очень хорошо… – машинально ответила она, удивляясь, что Юрий совсем не смотрит на нее.

После вчерашних Лялиных слез и собственных ночных дум Юрий чувствовал себя разбитым и не готовым отвечать Ляле. Он ожидал, что сестра придет за советами, и терялся в полном бессилии прийти к какому-нибудь удовлетворительному решению. Как он не мог отказаться от своих слов, разубедить Лялю и толкнуть ее обратно к Рязанцеву, так он не мог и нанести решительный удар ее наивному, птичьему счастью.

– Вот мы решили так, – продолжал Шафров, еще больше придвигаясь к Ляле, точно дело все усложнялось и запутывалось, – пригласим петь Санину и Карсавину… сначала они споют соло, потом дуэтом… У одной контральто, у другой сопрано, это будет красиво… Потом я сыграю на скрипке. Потом споет Зарудин, а Танаров будет аккомпанировать…

– Разве офицеры будут участвовать в таком концерте? – так же машинально, думая совсем о другом, спросила Ляля.

– О, будут! – замахал руками Шафров. – Только бы согласилась Санина, а они от нее не отстанут. Притом Зарудин рад петь где угодно, лишь бы петь. А это привлечет к нам офицеров, и мы сбор сделаем на славу…

– Карсавину пригласите, – посоветовала Ляля, с печальным недоумением глядя на брата. «Не может быть, чтобы он забыл, – думала она, – как же он может разговаривать об этом дурацком концерте, когда я…»

– Да ведь я же и говорю! – удивился Шафров.

– Ах, да, – слабо улыбнулась Ляля. – Ну… а Лида Санина… да, впрочем, вы говорили…

– Ну да, ну да, – кивнул головой Шафров. – Но кого бы еще, а?

– Не знаю, – рассеянно сказала Ляля, – у меня голова болит что-то.

Юрий быстро оглянулся на нее и со страданием отвернулся к книгам. С бледным личиком и большими потемневшими глазами, она показалась ему удивительно слабенькой и печальной.

«Ах, зачем, зачем я сказал ей это, – подумал он, – для меня-то самого это так неясно, и для всех это проклятый вопрос, а для ее маленькой души… Зачем я сказал!»

Он чуть не дернул себя за волосы.

– Барышня, – позвала из дверей горничная, – Анатолий Павлович приехали…

Юрий опять испуганно оглянулся на Лялю и, встретив ее остановившийся страдальческий взгляд, растерянно сказал Шафрову:

– Вы читали Чарльза Брэдло?..

– Читал. Мы вместе с Дубовой и Карсавиной читали. Любопытная вещь.

– Да… А разве они приехали?

– Да.

– Когда? – с тайным

волнением спросил Юрий.

– Еще позавчера.

– Разве? – переспросил Юрий, прислушиваясь к тому, что делает Ляля. Ему было мучительно стыдно и страшно, точно он обманул Лялю.

Ляля постояла, потрогала что-то на столе и нерешительно пошла к двери.

«Что я наделал!» – с искренним чувством, прислушиваясь к ее необычным неровным шагам, подумал Юрий.

Ляля прошла в зал, чувствуя, что внутри ее все застыло в напряженно скорбном недоумении. Было похоже, точно она заблудилась в туманном лесу. По дороге она взглянула в зеркало и увидела там потемневшее больное лицо.

– Ну и пусть… пусть видит! – подумала она.

Посреди столовой стоял Рязанцев и говорил Николаю Егоровичу своим веселым барски самоуверенным голосом:

– Явление это, конечно, странное, но оно совершенно безвредно…

При звуках его голоса что-то вздрогнуло и оборвалось в груди Ляли. Увидев ее, Рязанцев круто оборвал речь, подошел к ней и так подал ей обе руки, точно хотел обнять, но чтобы это движение было заметно и понятно только ей одной.

Ляля снизу взглянула ему в лицо, и губы у нее вздрогнули. Она молча и с усилием высвободила свою руку и, пройдя в зал, отворила стеклянную дверь на балкон. Рязанцев со спокойным удивлением посмотрел ей вслед.

– Моя Людмила Николаевна изволит сердиться, – с шутливой важностью сказал он Николаю Егоровичу.

Николай Егорович захохотал.

– Ну что ж, идите мириться!

– Ничего не поделаешь! – комически вздохнул Рязанцев и вышел за Лялей на балкон.

Дождь все шел, и его тонкий водяной звук непрестанно стоял в воздухе. Но тучи, светлея и редея, уже расплывались вверху.

Прижавшись щекой к мокрому холодному дереву столба, Ляля выставила голову на дождь, и ее волосы сразу намокли.

– Моя принцесса гневается… Лялечка! – сказал Рязанцев и потянул ее к себе, прижимаясь губами к мокрым пахучим волосам.

И от этого прикосновения, такого знакомого и счастливого, все растаяло в груди Ляли, и, прежде чем она успела сообразить что-нибудь, руки ее, почти против воли, обвились вокруг крепкой шеи Рязанцева, и между долгими дурманящими поцелуями Ляля сказала:

– Я на тебя страшно сердита… ты гадкий!

И ей самой было странно, что ничего нет ни страшного, ни тяжелого, ни непоправимого, в конце концов, какое ей дело! Лишь бы любить и быть любимой этим большим, красивым, с такой широкой грудью человеком.

Но за обедом ей было стыдно смотреть на Юрия, с недоумением поглядывавшего на сестру, и, улучив мгновение, Ляля умоляюще прошептала ему:

– Я гадкая…

Юрий криво улыбнулся. В глубине души он был рад, что все кончилось так благополучно, но старался развить в себе презрение к этой мещанской терпимости и мещанскому счастью. Он ушел к себе в комнату и почти до вечера просидел один, а когда к сумеркам посветлело и прояснилось небо, взял ружье и пошел на охоту, на то же место, где был вчера с Рязанцевым. О том, что произошло, Юрий старался не думать.