Санитарная рубка
Шрифт:
«Раздел первый. Связь администрации Сибирской области с организованной преступной группировкой (далее — ОПГ)…»
И следовал далее полный расклад: получение денежных сумм от ОПГ в форме взяток, а взамен — незаконное предоставление земельных участков, приватизация по бросовым ценам предприятий, передача через областной фонд имущества помещений и целых комплексов зданий в частные руки… Чем дальше читал Астахов, тем быстрей и сильней стучал пальцами по клавиатуре, стараясь поскорее ухватить весь объем информации, изложенной строгим канцелярским языком и абсолютно достоверной. Всего же разделов значилось шесть.
И все шесть он дочитал до конца.
Вытащил дискету, завернул ее в чистый
«Это кто же такой компромат собрал?»
Вопрос оставался без ответа. Астахов выключил компьютер, но долго еще сидел перед ним, тупо глядя в темный экран. Идти никуда не хотелось. И уж тем более не хотелось веселиться.
Повеселился…
Но служба обязывала. Поднялся, закрыл за собой кабинет и вышел из административного корпуса. Услышал громкую музыку и направился на эти веселые звуки, время от времени дотрагиваясь ладонью до пиджака, где во внутреннем кармане лежала дискета. Таким жестом дотрагивался, будто у него болело сердце.
А празднование дня рождения Бориса Юльевича Сосновского взлетало между тем все выше. Тосты перемежались совместным пением, танцами и вручением подарков, которых было неисчислимое множество, и все оригинальные, с выдумкой. Творчески подходили люди, с пониманием, что это не просто день рождения, а целое действо, где важна каждая мелочь: кто и в каком месте сидел за столиками, в какой очередности предоставили слово, кто и что сказал и как на эти слова отозвался именинник.
Каждый старался выделиться и блеснуть по-особому. Но всех обскакал в честном соревновании депутат облсовета Роман Викторович Лопаткин, по совместительству владелец трех самых крупных в Сибирске ресторанов. Вот уж постарался. Видимо, заранее договорился с ведущими, и они, выждав паузу после очередного выступления, предупредили о сюрпризе и выключили свет. В темноте, на большущей тележке, украшенной разноцветными шарами, вкатили торт. Вспыхнул свет и присутствующие ахнули. Размер торта — метра полтора. Но, размер не главное, что размер, так, семечки, главное — совсем в ином: торт представлял собой карту Сибирской области. С наименованиями всех районных центров, с голубыми изгибами речек, с зелеными полосами сосновых боров, с прямой линией железной дороги, с широкой жилой Оби и даже с маленькими блюдцами степных озер.
Восторг у гостей зашкаливал, как у маленьких детишек.
Роман Викторович, отобрав нож и длинную деревянную лопаточку у девушки-официантки, сам вырезал треугольник с крупными буквами «Сибирск», ловко поддел его на лопаточку и уложил на тарелку. Протянул имениннику. Борис Юльевич только руками развел и тарелку принял.
А дальше Роман Викторович кромсал Сибирскую область, как чья душа пожелает. Березовский район хотите? Держите! Ах, вам кусок Оби предпочтительней? Получите! Сосновый бор вам понравился? Ноу проблемс!
Всех, кто просил, щедро оделил Роман Викторович, всем нарезал по весомому куску, и остались от Сибирской области, то есть от торта, одни только крошки.
Следующий тост, само собой разумеется, прозвучал за родную область, которой несказанно повезло, что возглавляет ее сегодняшний именинник.
отец Никодим, настоятель Успенской церкви, вместе с соседским мальчишкой Ванюшкой Усольцевым, который вызвался ему помогать, красили оградку возле храма. Отец Никодим ворчал:
— Ты, чадо, пореже кисточку-то окунай в банку, размазывай, размазывай, не ленись, а то нам никакой краски не хватит. Три баночки только добыл на все про все.
Вернувшись вчера из Сибирска, из епархии, отец Никодим привез свечи, крестики и три банки голубой краски — трудные наступили времена, не до излишеств. Зато тревожных мыслей — в полном изобилии. Далекая война с германцами разгоралась, среди народа, особенно в городе,
— Грехи наши тяжкие… — вздыхал отец Никодим, брал кисточку в левую руку, а правой крестился, повернувшись лицом к храму и глядя на крест.
К обеду оградка и две лавочки возле нее ярко засияли, веселя глаз почти небесной голубизной.
— Кисточки промой как следует и в воду поставь, — наставлял отец Никодим своего помощника. — А после обедать к нам приходи, матушка пирог испекла.
Август нынешний выдался жарким, солнце палило, как в начале лета, и накаленная земля даже ночью не давала прохлады. Отец Никодим от такой жары быстро уставал, вот и сейчас, тяжело поднявшись на церковное крыльцо, сразу же присел на стульчик в притворе, с радостью ощущая, как в распахнутые двери тянет ветерок. Сидел, отдыхал и думал неспешно о том, что завтра надо бы прибить новые доски на крышу сторожки, где хранилась хозяйственная мелочь, а то на прошлой неделе, когда пошел дождь, набежала на пол целая лужа. И дверь бы поправить — провисла… Намечал отец Никодим и другие дела, которые требовали исполнения, но до которых, как всегда, не доходили руки. Однако, додумать в этот раз свои заботы до конца ему не удалось: послышались на крыльце несмелые шаги, замерли и снова послышалось, что кто-то топчется, не решаясь войти в церковь.
Поднялся отец Никодим со стульчика, подошел к раскрытой двери и увидел солдатку Павлу Шумилову, которая по весне, получив казенное известие, стала вдовой и с тех пор не снимала с головы черный платок. Теребила его концы, переминалась с ноги на ногу и смотрела такими глазами, будто ее только что напугали.
— Павла, голубушка, чего случилось? Беда какая? На тебе лица нет…
Загорелое, обветренное лицо Павлы, обрамленное черным платком, и впрямь было растерянным, даже нижняя губа дергалась. Руки, которыми она продолжала теребить концы черного платка, вздрагивали, и она, вздохнув, бессильно их уронила.
— Я, батюшка… — Голос осекся, сбился на всхлип, но Павла пересилила себя, глотнув воздуха, и дальше заговорила боязливым, глухим шепотом: — Я как будто умом тронулась, сон стал сниться, третью ночь вижу, один в один, до капли запомнила…
— Да не убивайся так, не убивайся, пойдем в прохладу, водички тебе дам попить, там и расскажешь, какой тебя сон одолел.
Всякий раз, когда Павла приходила в церковь и просила помолиться за упокой души своего мужа, сгинувшего на войне, отец Никодим вспоминал, как он венчал их, молодых и красивых, и как после венчания невеста расплакалась, а когда он спросил о причине ее слез, ответила:
— От счастья, батюшка, плачу, от счастья, даже не верится, что мне такое счастье выпало…
Говорила, а глаза, наполненные слезами, сияли.
Теперь глаза у Павлы выцвели, тревожный блеск метался в них и никак не мог угаснуть. Голос рвался, как худая нитка, а вода в стакане, поданном отцом Никодимом, осталась нетронутой:
— Петя мой покойный приснился, взял меня за руку и повел сюда, к церкви… Ведет и будто бы говорит, хорошо его голос слышу, как наяву будто… Ты, говорит, Пашенька, готовься, силы копи, они тебе шибко понадобятся… Видишь, чего понаделали… Глаза подыми… Я подымаю, а церковь наша без креста стоит, и колокольню люди топорами рубят, бревна вниз бросают… Сказать ничего не могу, а Петя меня дальше за руку тащит… Заходим в церковь, подводит меня к иконе Богородицы, сымай, говорит, и уноси… Я сказать ему хочу — да как я могу в храме своевольничать? — а сказать не могу, будто язык отнялся… Стою и шага ступить сил нет… Тогда Петя сам икону снял и мне подает… Я икону взяла, из церкви выхожу, иду по улице и сама не знаю куда, иду, иду… Оглядываюсь, а я одна, ни Пети, никого нет, как вымерли все… И всякий раз иду, пока не проснусь… Это что за сон такой, батюшка? Подряд три раза!