Санитарный день
Шрифт:
— Но зачем?..
— Я не знаю, — пожал плечами Ит.
— У этого всего должна быть какая-то цель, её просто не может не быть, — с ожесточением сказала Дана. — Надо как-то иначе рассуждать, наверное, или как-то иначе думать, чтобы догадаться. Разве нет?
— Вопрос только — как именно, — Ит вздохнул. — Фэб, между прочим, писал об этом. Вот, читайте сами, фрагмент небольшой.
«Его слова о подходе и методах тогда очень сильно меня задели, и я долго думал, что есть для него подход и метод в сложившейся ситуации.
— Я вижу четыре ключа, — произнесла Лийга задумчиво. — А именно — «подход», «метод», «фанатичность», «рационализм». Ещё присутствует некая инаковость, но про это мы уже и так поняли.
— Знаете, у меня такое ощущение, что мы пытаемся заглянуть в какую-то инфернальную тьму, которая у него в голове, — тихо сказал Скрипач. — Мы смотрим сейчас в эту огромную тьму, мы знаем, что там прячутся какие-то демоны, но мы ничего не видим! Может быть, из-за того, что тьма слишком велика, а мы просто не осознаем её масштаб?
— Вселенная, — едва слышно сказала вдруг Лийга. — Септиллионы звезд, септиллионы обитаемых планет. Сфера. Уровни. Контроль. Транспорт. Круг. Время. Пространство. Аномалии. Порталы и связки. Неисчислимое количество рас, видов, подвидов. И вот над этим всем стоит незримо Слепой Стрелок. Вам не кажется, что тьма действительно слишком велика? Вы не думаете, что вы несколько преуменьшили масштабы того, что сумели увидеть? Вы не осознали, какое количество преобразований заложено в эту прогрессию, а вот он… он, кажется, догадался. Нет, не о точном их количестве, о приблизительном, но он сумел осознать порядок. Вы нет. Он да. И действует он сейчас, исходя из того, что осознал.
— А септиллион — это сколько? — спросила Дана.
— Единица и двадцать четыре нуля, десять в двадцать четвертой степени, — ответил Ит. — Предположительное чисто звезд во вселенной. Точное количество не знает никто на самом деле. Даже Контроль. Да, Лийга?
— Верно, — кивнула та. — Звучит странно, но действительно не знает. И транспортники не знают, хотя, думаю, они осведомлены лучше других.
— Это очень много, наверное, — Дана вздохнула. — Я не могу осознать это число. У меня не получается.
— У меня тоже, — Лийга улыбнулась. — Но ты права, это действительно очень-очень много.
— Лий, ты считаешь, что он придумал что-то… как бы сказать-то… — Скрипач поморщился, он пытался подобрать слова, но получалось неважно, нужные слова никак не находились. — Он придумал нечто, способное включить в себя всё сущее, что ли?
— Преобразовать, — поправила Лийга. — Я не знаю, как. Не понимаю, как Дана не понимает число. Но я уверена, что то, что он делает, напрямую с этим связано.
— И то, что происходит с нами — тоже? — спросил Скрипач. Лийга кивнул. — Но… чёрт. Как?
— Я не знаю, — Лийга посмотрела
Ит посмотрел на неё с благодарностью, Лийга улыбнулась.
— Давайте, — сказал Ит. — Вернемся от макро-задач к микро-задачам. И первая из них — надо придумать что-то, чтобы рыжий не чесал ногу. Как по мне, задача в самый раз, нам по силам.
Следующие двое суток занимались расчетами, пытаясь определить возможные сценарии того, что могло происходить — и расчеты эти получились неутешительными. Три месяца, мрачно сказал Скрипач, максимум три месяца до уверенной горизонтали, и это при всех сценариях. Да, даже если мы будем пытаться каким-то образом затормозить этот процесс — а пытаться мы, конечно, будем. Кожа? Кожа — это ерунда, коже мы сегодня отсыплем глюкокортикоидов, и участки с дерматитом больше не побеспокоят. Не про кожу надо думать, а про надпочечники, в первую очередь, сказал тогда Ит, и Скрипач с ним согласился. Да, надпочечники будут первыми, и понять бы еще, по какой схеме пойдет сбой. Пока он не начнется, угадать не получится.
Этот разговор на кухне происходил вечером третьего дня после начала расчетов, кроме того, пришлось параллельно заниматься разработкой проверки шамана в перьях, потому что если он действительно Эрсай — это тоже вариант что-то изменить, или хотя бы узнать планы Ари. Который, кстати, снова куда-то улетел в компании Веты, и на связь не выходил.
— Интересно, где его носит, — ворчал Скрипач. — Блин, как же хочется взять его за грудки, хорошенько встряхнуть, и спросить — что, блин, происходит, что ты делаешь, зачем, и что будет в итоге?
— Ага, встряхнул один такой, — говорила в ответ Лийга. — Как же, дожидайся, скажет он тебе что-то. Но, если серьезно, встретиться с ним надо. Обязательно. В моем присутствии.
— Зачем? — нахмурился Скрипач.
— Хочу кое-что посмотреть, — ушла от прямого ответа Лийга. — У меня есть несколько предположений, и мне нужно их подтвердить, либо опровергнуть. Вообще, как мне кажется, у него должны быть какие-то слабые места, нужно их поискать.
— А смысл? — спросил Скрипач.
— Нужно хвататься за любую возможность, — объяснила Лийга. — Что угодно.
— Если честно, я даже не знаю, зачем мы это всё делаем, — признался Ит. — Потому что у нас на самом деле даже нет конкретной задачи. Цели нет, понимаете? Это не борьба добра со злом, потому что мы не добро, а он не зло, согласитесь. В сигнатуре Стрелка добра и зла вообще не существует, разве что эпизодически, не более того. Он не злой и не добрый, Стрелок. Он — как двигатель в машине. Сел в машину, а дальше уже по обстоятельствам. Можно ехать за город, нюхать цветочки, а можно сбивать бродячих собак, для развлечения.