Санкт-Петербург. Автобиография
Шрифт:
Теперь эти разговоры усиливались; говорили, что Россия должна выступить на защиту своих меньших братьев и освободить и себя, и их от германского засилья. Но были люди, яростно спорившие против подобных планов. Это были крайние правые, которые говорили, что Россия ни в каком случае не должна ссориться с Германией, так как Германия – оплот монархизма, и по этой, а также и экономическим причинам мы должны быть с ней в союзе.
Во время всех этих споров и разговоров в Петербурге шли беспорядки. Рабочие бастовали, ходили толпами по улицам, ломали трамваи и фонарные столбы, убивали городовых. Причины этих беспорядков никому не были ясны; пойманных забастовщиков усердно допрашивали, почему они начали всю эту переделку.
– А мы сами не знаем, – были ответы, – нам надавали трешниц и говорят: бей трамваи и городовых, ну мы и били.
И в этот самый момент
Как только была объявлена война, вспыхнул грандиозный патриотический подъем. Забыты были разбитые трамваи и немецкие трехрублевки, казаков встречали криками радости, а вновь произведенных офицеров качали и целовали им погоны.
По улицам Петербурга ходили толпы манифестантов с иконами и портретами его и ее Величеств, певшие «Спаси, Господи, люди Твоя» и «Боже, царя храни». Все бегали радостные и взволнованные. Никто не сомневался, что через три месяца наши победоносные войска будут в Берлине.
При таком настроении публики государь приехал в Петербург читать в Зимнем дворце манифест об объявлении войны. Когда их величества проходили по залам Зимнего дворца, то возбужденная публика, забыв все этикеты, кидалась к ним, обступая их кольцом, целуя руки им обоим и подол платья императрицы, у которой по красивому одухотворенному лицу текли крупные, тихие слезы радости.
Когда его величество вышел на балкон, то вся толпа, запрудившая площадь Зимнего дворца, так что еле можно было дышать, как один человек, упала на колени, и все разом подхватили «Боже, царя храни».
Всем, видевшим события 1917 и 1918 годов, трудно поверить, что это была все та же толпа тех же рабочих, солдат и чиновников...
Из «патриотических побуждений» столицу империи Санкт-Петербург переименовали «на русский лад» в Петроград, а многие чиновники и военные сменили немецкие фамилии на русские. При этом, как писал генерал А. А. Игнатьев, «от того, что генерал Цеге фон Мантейфель оказался Николаевым, – германофилов, а главным образом германских шпионов в России не убавилось».
Поэтесса З. Н. Гиппиус откликнулась на переименование города такими строками:
Кто посягнул на детище Петрово?Кто совершенное деянье рукСмел оскорбить, отняв хотя бы слово,Смел изменить хотя б единый звук?Не мы, не мы... Растерянная челядь,Что, властвуя, сама боится нас!Все мечутся да чьи-то ризы делят,И все дрожат за свой последний час.Изменникам измены не позорны.Придет отмщению своя пора...Но стыдно тем, кто, весело-покорны,С предателями предали Петра.Чему бездарное в вас сердце радо?Славянщине убогой? Иль тому,Что к «Петрограду» рифм гулящих стадоКрикливо льнет, как будто к своему?Но близок день – и возгремят перуны...На помощь, Медный Вождь, скорей, скорейВосстанет он, все тот же, бледный, юный,Все тот же – в ризе девственных ночей,Во влажном визге ветреных раздолийИ в белоперистости вешних пург, —Созданье революционной воли —Прекрасно-страшный Петербург!Постепенно общество осознало, что страна воюет; эту перемену в настроениях тонко подметила вернувшаяся в Петроград писательница Н. Н. Берберова.
Поезд вошел в Финляндский вокзал. Это была Россия, моя родина, возврат домой, война. Последние дни августа 1914
От германофилии Петроград перешел, если можно так выразиться, к германофобии: везде и всюду едва ли не в каждом видели немецкого шпиона – зачастую справедливо. Генерал М. Д. Бонч-Бруевич, начальник штаба Северного фронта, вспоминал:
Многие наши банки были в немецких руках, и уже одно это привлекло к их деятельности внимание контрразведки. Особый интерес вызвали подозрительные махинации двух видных петербургских финансистов – братьев Шпан, немцев по происхождению.
Когда старший из братьев ухитрился попасть на прием к императрице Александре Федоровне и поднести ей восемьдесят тысяч рублей на «улучшение» организованного ею в Царском Селе лазарета, контрразведка занялась этим «невинным» торговым домом и обнаружила не только постоянную связь, которую братья Шпан поддерживали с воюющей против нас Германией, но и другие, не менее значительные их преступления.
В связи с войной артиллерийское ведомство испытывало острую нужду в алюминии. Достать его ни в столице, ни в других городах России казалось невозможным. Возглавлявший фирму старший из братьев Шпан предложил привезти нужное количество алюминия из-за границы. Артиллерийское ведомство согласилось, и Шпан тотчас отправил в Швецию своего агента. Под второй подошвой ботинка агент этот припрятал врученные ему Шпаном документы, из которых следовало, что некая германская фирма отправляет в Россию принадлежащий ей алюминий. На самом деле огромное количество алюминия хранилось в самом Петрограде на тайных складах той же фирмы «К. Шпан и сыновья». Вся эта инсценировка понадобилась, чтобы продать дефицитный металл за баснословную сумму.
За выезжавшим за границу агентом было установлено наблюдение, и на обратном пути он был захвачен с поличным.
Родственники и знакомые братьев Шпан подняли невообразимый шум. Но Рузский (главнокомандующий Северным фронтом. – Ред.) на этот раз поддержал меня, и я, не считаясь с высокими покровителями фирмы, приказал арестовать обоих братьев и выслать их в Ачинск. Любопытно, что юрисконсультом этой шпионской фирмы был одно время будущий премьер и «главковерх» Керенский.
Одновременно Рузский одобрил и представил в Ставку составленный мною «Проект наставления по организации контрразведки в действующей армии». Верховный главнокомандующий утвердил его; во всех армейских штабах были созданы контрразведывательные отделения с офицерами генерального штаба, а не жандармами во главе. В основу работы армейской контрразведки была положена тесная связь с оперативными и разведывательным отделениями штабов, и это сразу же сказалось.
Благосклонное, несмотря ни на что, отношение Рузского к моей борьбе с немецким шпионажем окрылило меня, и я постарался нанести по разведывательной деятельности германского генерального штаба еще несколько чувствительных ударов.