Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
Князь с иронической улыбкой глянул на внука, готовый разъяснить, что слова эти - только шутка, но... Он увидел, что любимец его повернул голову к Белому залу, где гремит церемонный менуэт и слышится шарканье подошв по паркету.
Дед захлопнул табакерку и взял внука за локоть.
– Иди, отроче, танцуй. И вот тебе мой наказ: ни в какие шашни против светлейшего не мешайся. Множество лет был ему я недругом, хотя и соратничали вместе. А теперь скажу: только на нем одном держится новая Россия.
– И добавил, уходя: - Ты слышал, что английско-датская эскадра появилась у наших берегов?
Менуэт окончился громким пассажем, пары рассыпались. Кавалеры перешли в курительную, а разрумянившиеся дамы, обмахиваясь веерами, поспешили на балкон.
10
Позднее всех появился генерал-полицеймейстер Девиер, бледный, чернобровый, похожий на лесного соболя. Долго стоял у стенного зеркала, оглядывая на себе новый партикулярный кафтан гамбургского покроя. При царе Петре не смели и появляться без форменной одежды, теперь, слава богу, никто сего не соблюдает.
– Ну как, надумал или нет?
– спросил, появившись за плечами, Иван Бутурлин. Танцы не прельщали этого славного преображенца, и он курил с ожесточением, то занимался разговорами.
– Думай, думай, а то, глядишь, опоздаем. Вот и герцог Голштинский с нами согласен... Пока светлейший, то бишь дюк Кушимен, в столицу не доехал, надо перехватить его по дороге!
– А в Тайную канцелярию нас с герцогом не потащат?
– Девиер наклонился к зеркалу, выщипывая седой волосок из бровей.
– Уж больно много стало разговоров!
И он отправился в Белый зал, где выстраивались пары для англеза. А Иван Бутурлин ковылял за ним и хрипло заверял:
– Сам Ушаков за нас, а с ним и тайная канцелярия не страшна!
Как только грянули игривые такты англеза, на Девиера наскочила Аниська Головкина, испытанная прелестница, которую еще покойный император сек за легкомыслие. Схватив генерал-полицеймейстера, она потащила его в круг. И серьгами блистала из самоцветов, и плечами поводила белыми, несмотря на солнечное лето. И щебетала без умолку, а что именно - Девиер не слушал. Музыка гремела, а собственные мысли одолевали.
Итак, приходилось выбирать: либо с Меншиковым, либо против него. Много лет прослужил Девиер у этого человека, чего не натерпелся, чего не навидался. И не дал бы ему в жизни хода светлейшей, если б Девиер не учинил ему один финт.
Была у Александра Даниловича сестрица, в меру глупая, в меру безобразная - Анна Даниловна. Подружкой числилась у будущей императрицы, когда та была еще только привезена из Лифляндии. Светлейший князь, от избытка гордости, женихам начисто отказывал, надеялся, видимо, за европейского принца ее выдать. И доотказывал до того, что стала его сестрица по русским меркам перестарок. А тут, откуда ни возьмись, Девиер, бывший тогда еще придворным скороходом, собою хорош, и чернобров, и ухватист.
Узнав об этом, Меншиков будущего генерал-полицеймейстера лично плетью до крови истязал. Но Девиер как-то у него из рук выскользнул - прямо во дворец, в токарную мастерскую, под ту ногу царскую бросился, которая жала педаль станка. И Петр Алексеевич призвал Меншикова, нотацию ему не читал, а повелел обвенчать их в тот же день.
С
– Кавалер, кавалер!
– донесся до Девиера смеющийся голос Аниськи.
– О чем вы думаете, кавалер, когда танцуете со столь прелестной дамой? Сейчас перемена фигур будет, извольте считать такт!
Девиер считал такт и смотрел на мелькающие ноги - узконосые маленькие ножки Головкиной, равномерно появляющиеся из-под пышной ее юбки, и свои округлые икры в атласных оранжевых чулках.
Но когда Меншикову придется вести борьбу за власть, он ведь не посчитается, кто ему родственник, кто друг. Так уж бывало множество раз! А теперь яснее ясного: светлейший выбрал сторону великого князя внука Петра Алексеевича. А за внуком тем - Долгорукие, а за ними - старое боярство. А безродным, вроде Девиера, каюк!
Музыка умолкла, танцы остановились. Аниська убежала, показав Девиеру язык.
Бутурлин только и ждал этого, подхватил Девиера и утащил в шпалерную гостиную, украшенную похождениями древних богов. Там уж были Ушаков, граф Толстой, другие, бледные от серьезности момента. Колебавшиеся огоньки канделябр делали их лица особо решительными.
– Левенвольд обещал подписать у государыни указ об аресте дюка Кушимека, сообщил граф Толстой.
– Надо решить, кто реализует этот указ?
– На преображенцев не могу рассчитывать!
– развел руками Бутурлин. Все что угодно, только не это.
Старый дипломат Толстой, который в свое время царевича сумел выманить из-за границы, предложил:
– Найдите офицера. или унтер-офицера смелого, но из подлых. Обещайте ему дворянство, хоть баронство, что угодно... Такие люди в Санктпетербурге могут быть только у вас, Антон Мануилович.
Девиер, усмехаясь в тонкнй ус, рассматривал фигуры толстоватых богинь на гобелене. Опять, значит, все упирается в Девиера?
Чья-то женоподобная рука просунулась в дверь и сделала знак. Граф Толстой вскочил, выбежал. Через минуту вернулся к напряженно молчавшим собеседникам.
– Государыня отказала Левенвольду. Говорит: арестовать Данилыча тогда уж умертвить и меня...
11
Горели факелы на набережной, хотя ночь была светла. Герцог Голштинский и его юная жена провожали государыню-матушку до кареты. Придворные раскланивались, слышалась иностранная речь.
Императрица подозвала генерал-полицеймейстера, и он сел с ней в карету, напротив безликого Левенвольда.
– Антон Мануилович, - промолвила императрица, когда карета тронулась, дребезжа по булыжной мостовой.
– Что, та фигура еще там?
– Какая фигура, ваше величество?
– Ну, та... что граф Растрелли делал, литейщик.
– Восковая персона, - подсказал Левенвольд. Девиер примолк, соображая, что могло вдруг в голову прийти этой сумасбродной даме. Но Левенвольд, лучше знавший свою повелительницу, понял это быстрее и застучал в переднее оконце, приказывая остановиться. Пришлось Девиеру вылезать из кареты, размахивая руками, командовать, чтобы весь остальной поезд, объезжая императорскую карету, следовал своим путем.