Сантрелья
Шрифт:
— А почему они дезертировали?
— Это долгая история. Но время у нас есть. Сейчас только я накормлю вас, чем бог послал, и расскажу.
Хайме вышел. Это был еврей средних лет, приятной внешности, невысокого роста, одетый, подобно арабу. Вошла женщина, поставила перед нами курси, маленький арабский столик, а на него водрузила поднос с каким-то необычным еврейским хлебом, овощами и фруктами. Она поклонилась нам и удалилась. Хозяин же принес кувшин вина и призвал нас уважить его и отведать угощение.
За едой Коля начал расспрашивать хозяина, кто
— Я владею лавкой со всякого рода товаром. Наш род купеческий. Отец мой имел лавку. Братья разъезжают по халифату, добывая и сбывая товар. Я же держу лавку здесь в Толайтоле, а сыновья мои мне помогают.
— Толайтола — большой город? — полюбопытствовал Коля.
— О да! Это город с великой историей. Он во все времена играл центральную роль. Сейчас он уже не столица, но является в самом центре халифата важным форпостом, позволяющим контролировать дела на всей мусульманской территории.
— А вы мусульманин?
— Нет-нет, я исповедую древнюю веру моих предков.
— И арабы вам позволяют? — удивился Коля.
— Разве вы не знаете? До прихода арабов на нашу землю вестготы угнетали евреев, преследуя за религиозные различия, принуждая принимать христианство. Они отнимали еврейских детей, насильно обращая их в христианство, — еврей поморщился как от боли. — Это было, наверное, ужасное время. И евреи восприняли арабское завоевание как освобождение и поднялись против своих угнетателей — христиан, приняв сторону арабов.
— Неужели мусульмане веротерпимы? — Коля не мог поверить в это, зная, что в двадцатом веке ислам стал воинствующим и агрессивным, далеко не веротерпимым.
— За веру арабы не притесняли ни евреев, ни даже христиан, — ответствовал Хайме. — Но то арабы. Берберы, пришедшие откуда-то с севера Африки, относятся к более примитивным племенам, а посему особой веротерпимостью к другим народам не отличают-ся. И сейчас в Толайтоле из-за этого очень сложная обстановка.
— Вы обещали рассказать о Санчуэло, — напомнил Николай.
— А Абдеррахмана все нет, — брякнула я.
Все время их оживленной беседы я не находила себе места. Оглядывалась на каждый шорох, ловила тени от светильника, вздыхала и возмущалась, что брат мог вести светский разговор, когда наш единственный верный друг попал в беду.
— Абдеррахман — мужественный и сильный человек, — попытался успокоить меня хозяин. — Его не так просто победить. К тому же, он араб, с берберами ему будет проще договориться, чем, скажем, еврею.
— Так кто они, эти берберы, бесчинствующие в городе? — не унимался Коля.
Хайме налил нам еще вина. Мне он велел выпить кубок через силу, пообещав, что это поможет мне успокоиться. Я послушно опустошила емкость, всхлипывая, и вино немного ударило мне в голову, подействовало расслабляюще, будто кто-то ослабил натяжение струн на музыкальном инструменте. Легкое голово-кружение заставило меня поудобнее устроиться на подушках. Это не укрылось от хозяйского взгляда, он удовлетворенно
— Когда умер Абд-Аль-Малик, Санчуэло, будучи сыном Аль-Мансура, должен был стать первым министром халифа. Но этому пьянице и развратнику такой должности показалось недостаточно.
— То есть как? — отпрянул Николай. — На что же он претендовал?
— Не знаю, какими правдами или неправдами, он этого добился, на каких чувствах халифа он играл, вероятно, на родственных, ведь они, по меньшей мере, имели общего деда, но только Хишам неожиданно зимой провозгласил Санчоля своим наследником.
— Это Хишам Второй смог принять такое решение?
— Конечно, он не сам его принимал, — признал Хайме. — По-моему, халиф не способен принимать никаких решений. Но факт остается фактом. Санчуэло, сын Аль-Мансура, никакого отношения не имеющий к Омейядам, — наследник престола.
— И что же дальше?
— Этого младшего отпрыска бесстыдного диктатора Аль-Мансура отличало непомерное честолюбие. Но столь же велика оказалась и его глупость. Подобно отцу и брату, он опирался на наемные войска. Причем из пестрого состава наемников он особо выделял почему-то берберов. Наверное, они стояли с ним примерно на одной ступени развития, — вдруг рассмеялся еврей своему удачному предположению. — Выделял он их настолько, что даже заставил носить всех своих воинов головной убор так, как принято у берберов.
— И наемники оставили его?
— Нет, конечно, наемники есть наемники, — хмыкнул Хайме. — Но такой преданности воинов, какой пользовались его отец и брат, ему ожидать, безусловно, не имело смысла.
— И как же он правит? Разве Кордова не процветает после смерти Аль-Мансура? — тема все больше и больше захватывала Николая.
Мужчины обожают политику. Безусловно, в конечном счете, именно политика и формирует историю вкупе со многими другими факторами. Но при всей моей любви к истории, политику я не любила. И я поймала себя на мысли, что изучать историю халифата мне было интересно, а "кухонный" разговор о глупостях сильных мира сего меня раздражал. Во все времена простые люди перемывали кости своим правителям в стенах своих домов в качестве застольной светской беседы. Я попробовала заинтересоваться рассказом хозяина, убедив себя, что это как никак уже история, а я все же историк. И потом, участие в беседе отвлекло бы меня от тревожной думы об участи Святогора. И я встряла в разговор:
— Он и теперь правит?
Хайме сначала развеселился, а потом вдруг нахмурился:
— Нет. Санчуэло, очевидно, осознавал неправомерность своих претензий на престол. И он не придумал ничего лучше, как снискать себе славу, подобно той, что пользовались его предшественники-диктаторы. Он решил доказать всем свою значимость, осуществив победоносный военный поход на христиан. Да не куда-нибудь, а в королевство Леон, что далеко на севере, в горах. Да не когда-нибудь, а немедленно, зимой. Но доказал он лишь свою глупость. А мы теперь расплачиваемся за нее смутой и бедами в халифате.