Сапфировая королева
Шрифт:
– Что вы, сударыня? – совершенно натурально изумился Груздь и сделал большие глаза. – Я иду в банк, за деньгами… Белены вы объелись, в самом деле?
– В банк? – прохрипела Пульхерия Петровна. – С дорожным саквояжем? За кого ты меня принимаешь, гнусный старикашка? Ты сбежать захотел! С моим ожерельем!
Груздь поглядел ей в лицо и понял, что жестоко обманулся в супруге следователя и что, судя по всему, столичный поезд уйдет через сорок минут без него. А Пульхерия Петровна стояла перед ним, как возмездие, и было это возмездие страшно, свирепо и красно от жары.
– Право
– Отдавай ожерелье, старый хмырь! – взвизгнула Пульхерия Петровна. – Не то я квартального позову! Полицию! Ты у меня узнаешь, как честных людей обирать!
– Ожерелье в сейфе, – солгал Груздь. – Надеюсь, вы вернете мне ту тысячу, которую я вам дал. Следуйте за мной, пожалуйста. – Ростовщик пожал плечами и как бы про себя прибавил: – Хотя мне странно, с чего вдруг вы стали во мне сомневаться. С этим саквояжем я всегда хожу по городу и никогда не думал, что он только для дороги.
– Ладно, ладно, заговаривай мне зубы! – вскинулась Пульхерия Петровна.
Груздь тяжко вздохнул, как человек, на которого возводят напраслину, вновь отворил дверь и придержал ее, давая пройти Половниковой.
– Прошу… Обождите минуточку, сударыня, я сейчас. Деньги у вас с собой?
Хозяин лавки аккуратно затворил дверь, поставил саквояж на пол и двинулся к облупленному несгораемому шкафу, стоявшему возле конторки.
– Забирай свои деньги, ирод! – крикнула Пульхерия Петровна, бросая на прилавок сверток с тяжело звякнувшими золотыми.
– Право же, сударыня, к чему так ругаться… – вздохнул Груздь, возясь с замком.
Дверца скрипнула и подалась. По правде говоря, сейфом Груздь пользовался крайне редко – всем в городе и так отлично было известно, что ждет того, кто попытается ограбить вроде бы беззащитного старика.
– Ну? – спросила Пульхерия Петровна нетерпеливо. – Где мое ожерелье?
– Вот оно, – ответил ростовщик.
И в следующее мгновение супруга следователя увидела направленное на нее дуло револьвера.
Женщина не успела не то что возмутиться, а даже открыть рот, чтобы крикнуть «караул!». Груздь выстрелил.
Ему показалось, что грохот от выстрела был такой сильный, что его услышали даже у гавани. Однако наружу донесся только громкий хлопок, который при желании легко можно было принять за вылетевшую из бутылки шампанского пробку.
Пульхерия Петровна накренилась, покачнулась и завалилась на бок. По ее груди расплывалось красное пятно.
Груздь брезгливо сморщился. Ростовщик не любил убивать и теперь страдал, что отъезд из города омрачен столь скверным происшествием. Само собой, его никто не отыщет, он примет меры, но вынужденное убийство не на шутку расстроило.
Мысли бежали стремительно. Пожалуй, лучше всего будет спрятать труп в погреб, чтобы его не сразу нашли, это поможет ему выиграть время…
– Дорогая!
Ростовщик вздрогнул и поднял голову.
На пороге стоял господин Сивокопытенко. Он щурился – настолько
– Дорогая, – спросил Сивокопытенко, – ты уже забрала…
Тут он увидел жену следователя на полу, увидел туфлю, слетевшую с ее ноги, револьвер в руке Груздя – и все понял.
Груздь тоже понял: если он сейчас даст уйти свидетелю – все, конец, его схватят, посадят, и остаток дней ему придется провести на бессрочной каторге.
Сивокопытенко поспешно сделал движение назад, и ростовщик, не колеблясь более, выстрелил снова.
Сивокопытенко взвизгнул каким-то тонким, почти женским голоском и упал, но, и раненный, он пытался выползти из лавки и позвать на помощь. Тогда Груздь подбежал к нему и добил выстрелом в голову, после чего расстроился окончательно.
Ростовщик убрал револьвер, оттащил труп начальника только что овдовевшего следователя от двери и поволок к погребу, но на полпути устал и бросил. Кроме того, поглядев на дородную Пульхерию Петровну, он понял, что скорее умрет, чем дотащит ее до подвала. Помимо всего прочего, у него просто не было времени.
Переступив через труп Сивокопытенко, Груздь направился туда, где оставил свой саквояж, подхватил его и вышел, тщательно заперев за собой дверь. Убедившись, что никого поблизости больше нет, старик размахнулся и забросил револьвер в кусты (поскольку в те времена криминалистика пребывала в зачаточном состоянии, ростовщик мог не беспокоиться об отпечатках пальцев, о существовании которых тогда никто не подозревал).
Свернув на улицу, Груздь увидел извозчика, на котором подозрительная Пульхерия Петровна – на горе себе – вернулась со своим любовником. Извозчик ждал господ, которые обещали скоро вернуться, но Груздь успокоил его словами, что заплатит вдвое, и велел как можно быстрее отвезти себя на вокзал.
А тела так и остались лежать в лавке, куда несколько раз стучались бедняки, по привычке пришедшие заложить вещи. Но табличка на входной двери гласила: заведение закрыто, и, повздыхав и потомившись, а также помянув про себя недобрым словом заезжую даму, которая установила в их городе совсем уж невыносимые порядки, посетители уходили домой.
Меж тем заезжая дама (вернее, исполняющая ее роль горничная Дашенька) отбивалась от комплиментов полицмейстера, который возносил хвалу ее красоте, ее душевным качествам, а также украшающим ее бриллиантам. Поблизости находился и маэстро Бертуччи, и каждый раз, когда де Ланжере выходил на новый виток беспардонной лести, у маэстро почему-то так и чесались руки его прирезать.
А напротив гостиницы «Европейская», в заведении Розалии Малевич король дна держал военный совет. Содержательница борделя уже донесла ему о том, что Рубинштейна не удалось перетянуть на их сторону, а Вася пересказал свой разговор с баронессой Корф.
Выслушав их, Хилькевич задумался.
– Может, пришьем игрока? – небрежно предложил граф Лукашевский. – А то он больно дерзок, по правде говоря.
– Пришить ума не надо, – проворчал Хилькевич, насупясь, – вот вернуть обратно будет трудновато.