Сапфировая королева
Шрифт:
– Я настоящая баронесса Корф, – вмешалась Амалия, – а моя служанка изображает меня. Ваш город слишком гостеприимен, чтобы тут можно было спокойно работать, поэтому мы и выдумали подмену… Обыщите его.
Валевского обыскали, и вскоре ожерелье из императорской парюры было уже у Амалии в руках.
– Где остальное, пан Валевский? – спокойно спросила Амалия.
Вор покачал головой.
– Я отобрал эту вещь у некоего Пятирукова, а он из-за нее убил своего приятеля Груздя. – Леон поглядел на мертвого Семинариста, который теперь казался жалким и бесполезным, как сломанная кукла. – Вы его убили?
– Боюсь,
– Я могу забрать пана Валевского для допроса? – вмешался следователь.
– Нет, сначала я сама поговорю с ним, – отрезала молодая женщина и сухо улыбнулась. – Простите, но я приехала в город только из-за него и, по чести, первой должна побеседовать с ним.
Собеседник слегка поклонился в знак того, что ничуть не возражает против ее главенства. Какая странная вещь – интуиция, мелькнуло в голове у Амалии. Ведь Половников – прекрасный следователь, отнюдь не взяточник, если верить осведомителю, и притом хороший человек, а между тем… между тем она в его присутствии ощущает себя не в своей тарелке. «Может быть, он когда-то кого-то убил или погубил? – смутно подумала Амалия. – Но он мне неприятен, этот семенящий человечек с грустными глазами и невыразительным голосом. Да, решительно неприятен…»
Однако ее отвлекли от размышлений громкие голоса, раздававшиеся снаружи. Оказалось, что вернулся Евгений Жмыхов и околоточный у входа задержал его. Студент бушевал и протестовал, но Половников быстро разъяснил ему ситуацию: грабители напали на дом, господин Росомахин вызвал подмогу и заодно дал знать баронессе Корф. Ничего особенного, никто не пострадал, за исключением одного человека, но поскольку человек тот абсолютно чужой, то можно считать, что все окончилось лучше некуда.
– Боже мой… – пробормотал Евгений. Непокорные волосы стояли теперь на его голове прямо-таки дыбом. – Наденька! Аполлон! Мне даже в голову не могло прийти! Что произошло?
Русалкин, который тщетно пытался собрать воедино разбитые и растоптанные очки, ответил, что пятый поклонник российской словесности, господин Дроздовский, оказался на самом деле Леоном Валевским, однофамильцем сына французского императора, и этого однофамильца подозревают в том, что он украл какие-то драгоценности. Грабители почему-то решили, будто драгоценности могли оказаться в их доме, устроили обыск, сломали один шкаф и испортили несколько книг. Однако варварство побеждено, книги он подклеит, а что до шкафа, то его тоже можно починить.
– Кажется, и в Наденькиной спальне грабители что-то разбили, – добавил Аполлон несмело.
Евгений изменился в лице.
– А моя лаборатория? Боже мой! Я же проводил там опыты… опыты с фотографией… Туда ни в коем случае нельзя было впускать свет, иначе все мои труды… Ах, что за невезение!
Он заметался, извинился перед Наденькой и побежал в сарай проверять, что там да как. Наденька, всхлипывая, все еще сидела в углу. Кошка Дуся, которая со свойственной кошкам прозорливостью куда-то спряталась во время нашествия, вылезла из своего укрытия и стала робко ластиться к девушке. Но Наденька оттолкнула ее:
– Оставь меня!
Девушка поймала взгляд Валевского, которого увлекали к выходу из комнаты полицейские, хлюпнула носом и отвела глаза. Полицейские уводили и воров, которые вяло переругивались со своими конвоирами. Под ногами хрустели осколки стекла. Амалия
– Вам помочь, сударь? – очень вежливо спросил Половников.
Маленький следователь задержался у дверей и, похоже, вовсе не собирался уходить. Наденька хлюпнула носом, погладила наконец Дусю, которая теперь дулась и отворачивалась, и, стоя на коленях, стала собирать выброшенных из шкафа кукол и разные мелочи.
– Я ищу старые очки, – сконфуженно проговорил Русалкин. – Эти же никуда не годятся, а без очков я совсем ничего не вижу.
Половников подошел, и вдвоем они наконец смогли найти очки, однако совсем древние и со сломанной дужкой. Аполлон вздохнул:
– Погодите, кажется, у кузена была проволока, он сумеет нам помочь… Женя! Женя, у тебя есть проволока?
Евгений принес кусок проволоки, кое-как починил очки и удалился. По его лицу было видно, что он крайне расстроен. Судя по всему, его фотографические опыты надо было начинать снова.
– Возможно, нам придется поговорить с вами, – мягко промолвил Половников.
– О чем? – спросил Русалкин. Вновь обретя зрение, он прежде всего стал собирать рассыпанные книги, не обращая внимания на все остальное.
– О том, каким образом вы познакомились с Валевским, – ответил следователь. – Думаю, вы даже не отдаете себе отчета в том, какой опасности избегли, милостивый государь.
– Позвольте, – перебил его раздраженный Русалкин, – но это просто ужасно! В нашем городе 216 тысяч человек, и только четверо из них интересуются словесностью. А господин Дроздовский – простите, господин Валевский – стал пятым. И он рассуждал о стихах очень интересно! У нас с ним были прелюбопытные диспуты…
– По какому именно поводу, простите? – печально осведомился маленький человек с глазами больной собаки.
– О стихах Нередина, – подумав, важно заговорил Русалкин. – И о прозе Пушкина. Хотя господин Валевский придерживался довольно-таки обидного мнения о нашей литературе. По его словам, когда у других, более просвещенных наций были Бокаччо, Вийон, Шекспир и Сервантес, у нас в России вместо словесности была пустыня. Мы, мол, чудовищно отставали от европейских стран, обезьянничали, копировали, порой еще хуже – оригинальничали, но все это было пошло, плохо, ученически скверно. И вот наконец пришел Пушкин, которому пришлось создавать все практически на пустом месте, из ничего. Поэзию и прозу, причем как чистую беллетристику – вспомним «Повести Белкина», – так и серьезный реалистический роман, к которому Пушкин подошел лишь в конце жизни. Я говорю, разумеется, о «Капитанской дочке». И хотя господин Валевский путал «Капитанскую дочку» с «Пиковой дамой», но он же все-таки иностранец, ему простительно. А мысли он высказывал очень, очень глубокие!
И тут двое мужчин услышали чье-то рыдание. Плакала Наденька, сидя на полу в нескольких шагах от трупа Семинариста и закрыв лицо руками. Слезы капали сквозь ее пальцы, плечи девушки дрожали, и смотреть на нее было настолько невыносимо, что даже Русалкин забылся и выронил книгу, которую держал в руках.
– Простите, ради бога, – проговорила Наденька, подняв наконец голову, – но я не могу… не могу… Такой уютный у нас был дом, а теперь…
Она с ужасом посмотрела на труп и отвернулась.