Сапфировая скрижаль

Синуэ Жильбер

Может быть, выход все же есть?..

— «Не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои», — нервно выговорила она.

— А также сказано: «Но да будет слово ваше: „да, да“, „нет, нет“; а что сверх этого, то от лукавого».

— Дайте мне время. Самое большее три дня.

— Зачем такая отсрочка?

— Прошу вас! — взмолилась она. — Доверьтесь мне! Варгас вопросительно поглядел на остальных.

— Давайте на этом и постановим, — посоветовал Эзра. — С момента встречи с сеньорой Виверо у нас не было выбора. К тому же в любом случае

три дня погоды не сделают.

— А вы, Сарраг?

— Я возвращаюсь на постоялый двор. Но сперва хочу вас предостеречь. Какое бы решение ни приняла сеньора, знайте, что есть очень большая вероятность, что после Караваки мы никогда не сможем добраться до Гранады. Кольцо вокруг Аль-Андалуса сжимается. И, как было тогда, когда мы выехали оттуда, нас могут снова арестовать, и на сей раз мы можем оказаться не столь везучими. До вас, как и до меня, дошли слухи о взятии Уэскара, Орсы и Басы. Так что сейчас вся долина Альмансора кишмя кишит солдатами. Поразмыслите над этим, сеньора. Я не согласен с раввином. Отныне каждый час на вес золота. В ваших руках не только сапфировая Скрижаль, но и наши жизни.

В его голосе звучала скорее досада, чем злость или обида.

— Он прав, сеньора, — вздохнул Эзра. — Да вдохновит вас Адонаи ради всеобщего блага.

Как только араб с Эзрой ушли, к Мануэле подошел Варгас. Она невольно отшатнулась.

— Не настаивайте, прошу вас…

— Посмотрите на меня. — Он взял ее за подбородок. — Я скажу вам, что действительно думаю. Я знаю, что вас связывает некая клятва. Но знаю также, что это не данное Абену Баруэлю слово.

Мануэла попыталась собрать остатки сил:

— Прошу вас…

— Я вам не враг. Все это время я колебался, верить или не верить вашему рассказу, но так и не смог принять решение. Вы действительно знали Абена Баруэля? Или вся эта история — какая-то таинственная махинация, истоки которой известны только вам? Я вам как-то сказал, что не могу вас понять. И сегодня эти мои слова подтвердились, как никогда, с той лишь разницей, что теперь я уверен: вы храните какой-то секрет. Довольно тяжелую тайну, содержание которой мне недоступно.

Мануэла решила хранить стоическое молчание. Единственную оставшуюся у нее защиту, если она не хочет окончательно провалиться.

— На протяжении всего путешествия вы себя довольно странно вели. Первое, что меня заинтриговало: неожиданное освобождение раввина. Представьте себе, что я справлялся. Сходил в тюрьму Инквизиции, и меня там заверили, что никакая женщина к ним не приходила и Эзрой не интересовалась. И уж совершенно точно никто не выдавал себя за его сестру.

Она открыла рот, чтобы попытаться возразить, но он лишил ее этой возможности.

— И, наконец, несколько дней назад вы проявили прямо-таки удивительные познания о происхождении Торквемады… Винцелар. И в этом случае ваше объяснение показалось мне сомнительным.

Он замолчал. Мануэла подумала, что он хочет еще сильней ее утопить, но ошиблась. Он хотел ей помочь.

— Вы выторговали три дня на размышление.

Я не хочу знать причину. В чем бы она ни заключалась, подумайте о словах Эзры, когда он напомнил вам о том, что нам пришлось вынести. Если вы и вправду владеете сведениями, которые могут вывести нас из тупика, то умоляю вас, Мануэла, протяните нам руку.

— А… если я откажусь?..

— Какого ответа вы ждете? Что мы будем вас пытать? Подвергнем «испанской мечте» или sueno italiano, как в застенках Инквизиции? Вы ведь так не думаете, верно? Ни Сарраг, ни Эзра, и уж тем более я не станем вас мучить. Это я вам гарантирую.

— У вас столько сомнений на мой счет, и все же вы решили поведать мне о Скрижали? Почему?

— Потому что довериться, снять все защиты, отдаться кому-то на милость — единственный истинный способ сказать, что любишь.

— Три дня, — пролепетала она, подавив всхлип.

Он смотрел на нее с такой нежностью, что ей хотелось лишь прижаться к нему и все ему выложить как на духу.

— Пойдемте, — проговорил он. — Вернемся на постоялый двор.

Мануэла поднялась со скамьи, и тут ее что-то насторожило. Варгас смотрел куда-то в другой конец площади.

Там, небрежно рассевшись на ступеньках у церкви, за ними наблюдал Мендоса, человек с птичьим лицом. Как давно он там?

— Я уже видел этого человека, — глухо произнес Варгас.

— Пошли отсюда.

Но он словно не слышал.

— Где же он мне попадался? Когда?

— Пойдемте, прошу вас.

Он неохотно подчинился, не спуская с Мендосы глаз.

А тот — по крайней мере внешне — наблюдал за группой кавалеристов, несшихся во весь опор по дороге у крепостной стены.

Сердце Мануэлы бешено колотилось. Присутствие агента Торквемады ее немного успокоило. Теперь ей хотя бы не придется долго ждать ответа королевы. А потом… Она знает, что ей делать потом. Она уедет. Вернется в Толедо и попытается пережить все это.

Погрузившись в свои мысли, она не заметила, что францисканец остановился.

— Вспомнил! В Саламанке! В тот день, когда был процесс Колона!

— Не припоминаю…

— Ну как же! Вы еще мне тогда объяснили, что он спрашивал дорогу.

— Пойдемте! — взмолилась она. Лицо монаха вдруг окаменело.

— Ждите здесь, — приказал он. — Я хочу удостовериться.

— Но это глупо! Что вы хотите сделать?

— Спросить у него.

— О чем?

— Нас уже один раз преследовали, и вы знаете, во что это нам обошлось. Этот тип в Теруэле не случайно.

Она хотела схватить его и удержать, но Варгас уже направился к Мендосе.

— Эй! Сеньор!

Фамильяр Торквемады встал и широким шагом пошел прочь.

— Стойте! — закричал францисканец.

Мендоса ускорил шаг. Он почти бежал. Варгас наверняка устремился бы за ним, не схвати его Мануэла за руку.

— Нет! Не делайте этого!

— Вы знаете этого человека! — В его голосе звенели досада и гнев.

Мануэла поникла. Всякая попытка отрицать была бы тщетной.

— Пойдемте, — выдохнула она.