Сапфиры Айседоры Дункан
Шрифт:
– И здесь вы правы, – улыбнулся Коган своей чертовски-милой улыбкой.
Когда Кристина совсем отчаялась, раздался телефонный звонок. Звонила мать.
– Мне нужно с тобой поговорить. Приезжай, – строго велела она и положила трубку.
Так обычно говорят, когда случается нечто судьбоносное, преимущественно неприятное, и вопрос не терпит отлагательства. Любой другой понесся бы со всех ног домой, представляя невесть что. Любой другой, только не Кристина – она отлично знала свою маму, способную пустяк раздуть до вселенского масштаба.
Высказав нерадивой дочери недовольство по поводу ее нескорого явления домой, Маргарита Степановна сменила тон.
– Хочу с тобой поговорить о перстне с сапфирами, из-за которого убили твоего деда. Перстень нашли и вернут нам, когда закончится следствие. Ко мне обратился один иностранец, Андрис Шейхман. Он хочет купить у нас этот перстень и предлагает немалые деньги. Я с Шейхманом уже встречалась. Человек он приличный, сразу видно. И воспитанный. Я посоветовалась с юристом, он научил, как оформить сделку, чтобы не остаться с носом. Хоть иностранец и приличный, но мало ли что. Почему мне необходимо было тебя дождаться? Сначала перстень был моим. Я его никогда не носила – бабушка не позволяла. Лежал в коробке и считался, что он мой. Когда ты родилась, он стал твоим. Я бы могла его продать, но это неправильно. Твой перстень, и решать тебе.
Кристина с удивлением смотрела на мать – когда это было, чтобы та с ней советовалась? Мама всегда видела в ней неприспособленного к жизни дитя.
– Немалые деньги – это сколько? На адвоката хватит?
– Хватит. Господи, ты опять об этом! Вот упрямая-то какая!
Здесь Маргарита Степановна права. Кристина отличалась редкостным упрямством. Идеи глубоко западали ей в душу и держались там крепко.
– Впрочем, дело твое. Я тебе не указчица. Как решишь, так и будет.
– Я решила.
– Тогда собирайся. Шейхман назначил встречу в кафетерии.
Кафетерием оказался престижный ресторан в центре города. Кристина про себя отметила, что роскошь, к которой она стремилась и искусственно создавала вокруг себя, теперь сама появляется в ее жизни. Пусть мимолетно, всего на один вечер, но она есть. Они с матерью сидели за белоснежной скатертью, напротив – эффектный мужчина средних лет. Он плохо говорил по-русски, но все равно пытался, глядя в разговорник, говорить на языке гостей.
Маргарита Степановна знала немецкий, Кристина учила английский, но обе изъяснялись с трудом.
Официант принес меню, в котором Маргарита Степановна не обнаружила цен. Она пришла в замешательство, потому как рассчитывала заказать чай, если он будет не слишком дорогим.
– Коктейль и десерт, – сказала Кристина. – А тебе что, мам?
– Мне ничего. Я ничего не хочу, дома поела, – она с укоризной посмотрела на дочь.
– Мам, ну что ты. Ты же чай хотела, – и, обращаясь к официанту, сказала: – Чай с лимоном и «Домашний» пирог.
– «Домашнего» нет. Могу предложить «Старую Вену», «Графские развалины», «Лунный свет».
– Несите «Развалины», – махнула рукой Маргарита Степановна.
К их столику очень тихо подошла женщина – субтильная, в сером брючном костюме,
С приходом переводчицы разговор пошел веселее и сразу перетек в деловое русло.
– Мы согласны продать вам перстень, но с условием. Нужны деньги до окончания следствия, – заявила Кристина.
Маргарита Степановна чуть поперхнулась чаем – такой бойкости от дочери она не ожидала.
– Анастасия Алексеевна, с какой целью вы вводите в заблуждение следствие? Вы кого-то покрываете?
Тон следователя был куда менее любезен по сравнению с аристократическим тоном Когана. Да и костюм Тихомирова, хоть и элегантный, из хорошей ткани, намного проигрывал дорогой одежде адвоката.
– Нет. Просто я ничего не помню, – призналась Настя.
– Я разговаривал с вашей матерью и с врачами из поликлиники, у которых вы наблюдались в Новгороде. Ваши обмороки никак не связаны с возможными психическими отклонениями. Причиной им могут быть нервное напряжение, недостаток свежего воздуха, плохое питание, ну и генетическая расположенность.
У Насти отлегло от сердца – ее не считают психически больной и не отправят в лечебницу. Да и сама о себе она теперь может думать, как о нормальном человеке.
– В день убийства Оксана кого-нибудь ждала? Может, ей звонил кто-нибудь при вас.
– Не звонил. Но когда я вошла, она сразу сказала, что у нее мало времени, потому что скоро у нее консультация.
– И кто должен был прийти?
– Она не сказала. Но, думаю, что никто. Это было в Оксанкином стиле – изобразить из себя сверхзанятую особу. Она еще ежедневником потрясла для убедительности. Полистала страницы, будто что-то там вычитывает, и сообщила, что у нее консультация.
Илья Сергеевич, в отличие от оперов, Когану симпатизировал. Он, конечно, дел им развалил немало, но был человеком принципиальным. Марк Иосифович никогда не использовал запрещенных приемов и фальсификаций. Он работал с прорехами в следственном материале, и его можно было назвать своеобразным нормо-контролером. У оперов рук не хватает дела до ума довести, поэтому накладки случаются. Не так часто, как в деле Прохоренко, но случаются. А в остальном, конечно, опера правы в своем гневе, когда приходилось отпускать очевидного преступника из-за недостатка улик. Вот и теперь Тихомиров мысленно благодарил Когана за его въедливость.
Илья Сергеевич отпустил Настю и сам позвонил Атаманову. Им с майором было что обсудить.
Оперативники еще раз осмотрели квартиру Прохоренко, но ежедневника нигде не нашли. Пухлый, в синей бархатной обложке с приклеенными стразами-звездами и серебряным месяцем – так описала его Настя.
– Нужно повторно допросить свидетелей и узнать, кого в тот день ждала Оксана, – предложил Атаманов.
– Тихомиров предполагает, что в ежедневнике Прохоренко было записано, с кем у нее назначена встреча. Поэтому ежедневник и исчез. Преступник не стал вырывать лист, опасаясь, что останется оттиск, и забрал ежедневник целиком.