Сарнес
Шрифт:
Они отдыхали, слушая крики ночных цапель, летящих к реке. Полупрозрачные призраки бледным туманом клубились вокруг Оюана, и от этого казалось, что он где-то далеко, даром что сидит на расстоянии вытянутой руки. Чжу вспомнила, как увидела его впервые — те несколько первых встреч. Он казался далеким, как прекрасная луна, хотя связь их уже тогда была неодолимей земного притяжения. Это странно и правильно — сидеть с ним рядом. Словно она съехала по склону холма ровно туда, куда надо.
К ее удивлению, Оюан нарушил молчание:
— Призраки… Ну те, что ходят за мной по пятам. Они выглядят… как при
Чжу видела своих отца и брата в призрачном обличье. Те стояли по дальнюю сторону могилы, озаренной луной. Их с братом долго связывали страх и судьба. Но эта связь померкла — Чжу изменилась. О тех призраках она теперь вспоминала так, словно кто-то рассказал историю о каких-то чужих, незнакомых людях.
— Твои похожи на людей, — сказала она Оюану. Наверное, лучше было не рассказывать ему об искореженных несчастных чудищах, лишенных покоя и обреченных таиться, как хищние звери, по темным закоулкам мира.
Оюан смотрел в сторону, скрытый полями шляпы. Он долго молчал, и Чжу решила, что больше вопросов нет. Затем спросил не своим голосом — так, что и не угадаешь, на какой ответ он надеется:
— А Эсень-Тэмур там?
Эсень-Тэмур, Принц Хэнани. Более десяти лет назад Чжу сидела на крутой зеленой крыше монастыря и дивилась на юного монгольского вождя, чьи косички метались на ветру, как грива нетерпеливого скакуна. Ей тогда было совершенно неважно, кто он такой. Только теперь она задним числом поняла, что это и был сын человека, убившего всю семью Оюана. Тот, кто был Оюану хозяином и властелином до того самого дня в Бяньляне, когда Оюан предал и убил его.
Учитывая обстоятельства, Чжу могла бы поверить, что Оюан всю жизнь считал Эсень-Тэмура своим врагом, пряча ненависть под личиной верной службы. Но раньше. Теперь, когда она уже немного знала Оюана, поверить в это было невозможно. Оюан притворяться не умел. Минуты бы не выдержал, не говоря уж о том, чтобы терпеть годами. Он полжизни провел рядом с Эсень-Тэмуром. Они скакали вместе, сражались вместе, прикрывали друг другу спину. Оюан мог поступать так лишь от души. Только если его преданность была настоящей — до того самого, последнего мига.
Откуда-то из прошлого эхом донесся голос Сюй Да: «Говорят, он ему дороже собственного брата».
Но крепче всего Чжу в тот день запомнился не Эсень-Тэмур, а то, как настоятель не дал Оюану — евнуху — войти в монастырь вместе со всеми. Эсень-Тэмур даже возмутился — наверное, действительно дорожил другом. Однако в итоге тоже оставил его в одиночестве позориться во дворе.
Чжу посмотрела на призраков, водоворотом кружащих вокруг Оюана. Он сидел, обняв колени, — темный глаз бури. Смерть облачила принцев и крестьян в одинаково белые лохмотья. Спутанные волосы разметались по плечам, словно они оплакивали самих себя. Только вот среди десятков мертвецов этого потустороннего собрания не было ни одного монгола.
— Его нет среди них, — сказала Чжу Оюану. Даже ей самой показался куцым этот ответ, и она добавила:
— Хотя один из них, наверное, твой отец. Скажи, как он выглядел…
Оюан остался невозмутим, но Чжу посетила странная уверенность: на миг генерал застыл. Затем поднялся на ноги и твердо сказал:
— Нет. Я узнал, что хотел.
Она смотрела
Иногда это и неплохо. Испытать такую боль, чтобы исчезнуть самому.
Чжэньцзян
Суетного, процветающего прибрежного Чжэньцзяна война словно и не коснулась. Они шли — Чжу бодрым шагом, а Оюан прихрамывая — по главной улице, оглядывая богатые усадьбы, шумные лавки и чайные. Лицо Оюана скрывала шляпа, но держался он так прямо, словно не снял доспехи. Если бы Чжу взяла с собой Сюй Да или Юйчуня, это вызвало бы меньше подозрений, но только Оюан знал сына генерала Чжана в лицо. Не хотелось бы по ошибке похитить не того мальчишку.
Оюан, словно прочитав ее мысли, мрачно поинтересовался:
— Мне интересно, как ты собираешься найти человека в незнакомом месте, где мы никого не знаем и никогда прежде не бывали.
— Ну… — сказала Чжу, с веселой улыбкой оторвавшись от созерцания мясного лотка, где мальчик лет тринадцати (но не тот) безуспешно отгонял мух от кусков буйволиного мяса с серебристыми прожилками.
Он уже пошел дальше.
— На самом деле мне неинтересно. Разберемся.
Чжу хотела открыть свой мешок, но внимание ее привлекла лубочная карикатура на ближайшей стене. Она изображала человека в ярко-зеленой шапке рогоносца. В Юани был обычай развешивать везде портреты разыскиваемых преступников, только теперь на юге почти не осталось городов, покорных юаньцам. Чжэньцзян к ним точно не относился.
— Хм.
Оюан вернулся и заглянул ей через плечо. Потом сказал:
— А художник не без таланта. Сходство налицо. Это Рисовый Мешок Чжан.
— Я с ним никогда не встречался. — Чжу запомнила его черты. — А зря! Говорят же — хочешь выглядеть красавцем, встань рядом с уродом.
— Уверен, что в вашей паре красавцем будешь ты?
Чжу притворно нахмурилась:
— Придется мне утешаться мыслью, что я умнее, а моя жена — вернее.
Она прочла мелкие иероглифы, бегущие по краю плаката, и неприлично расхохоталась:
— Мадам Чжан трахает генерал Чжан собственной персоной? Вы вроде говорили, что у него доброе и благородное сердце. Или она правда так красива, что даже достойные не могут устоять? Надо было мне все же добиться личной аудиенции в нашу прошлую встречу…
— Даже у самой страшненькой шлюхи есть свои приемы, — ответил Оюан с большим презрением, чем обычно. — Мужчины все…
— Дураки, да, им удовольствие вынь да положь, а о последствиях они не думают. При этом все женщины, которых я знал, просчитывали последствия своих действий, — размышляла Чжу вслух. — Генерал Чжан, конечно, хорош собой, но Мадам Чжан не произвела на меня впечатление человека, способного рискнуть и навлечь на себя гнев ревнивого мужа ради такой безделицы, как похоть или любовь… О! — Ее осенило. — Когда ты сказал, что Мандат есть не только у меня, речь шла не о Рисовом Мешке! Ты имел в виду генерала Чжана. — Она сурово воззрилась на Оюана. Ну, по крайней мере, на его шляпу. — А ты оставил меня в неведении…