Сашенька
Шрифт:
— Ну конечно, говорит о поэзии! Не будь наивной, малышка.
— Он запал на тебя!
— Нет! Разумеется, нет! — Сашенька зарделась от смущения.
— Он нам сочувствует, именно поэтому и предупредил о налете.
— Так всегда говорят. Иногда, правда, так и есть, но не очень-то доверяй его штучкам.
Мендель часто переходил на идиш — язык своего детства. Если Ариадна говорила по-русски без всякого акцента, в речи Менделя все еще слышались сильные польско-еврейские интонации.
— Если вы правы насчет его безнравственного поведения,
— Не будь такой шлимазл [8] , Сашенька, — ответил он. — Мне лучше знать, девочка. Не увлекайся буржуазной моралью.
— Тут мы решаем, что нравственно, а что безнравственно. Если партия прикажет тебе вываляться в грязи, ты вываляешься! Если ему так хочется тебя — что ж, это к лучшему.
8
Дурочкой (евр.)
Сашенька еще больше встревожилась.
— Ты имеешь в виду…
— Поедешь кататься на санях, — раздраженно прогудел он. — Будешь встречаться с этим мерзавцем столько, сколько нужно.
— Но ему необходимо что-то взамен.
— Мы подкинем ему немного сведений — парутройку «лакомых кусочков». Но взамен мы хотим во сто крат больше. Узнай имя предателя, который выдал типографию. Если мы не узнаем, кто это, — вся операция псу под хвост. Партия будет разочарована. И не забывай о бдительности! Вот так!
У Менделя от холода даже губы посинели.
— Давай спускаться, пока мы не превратились в сосульки. Как твоя матушка пережила развод? Я к ней не захожу. Доктор Гемп говорит, что она пребывает и в истерике, и в меланхолии. Она сидит» на броме, опиуме и хлорале. Отец хочет попробовать гипноз.
— А на миссис Льюис он жениться собирается?
— Что-что? — У Сашеньки даже дыхание перехватило.
Ее отец и Лала? О чем он говорит? Но Мендель уже спускался по лестнице.
Над городом вновь тревожно раскатились гудки заводов, но черные крыши скрывали бурлящую внизу, на улицах, ярость.
«Мир действительно сошел с ума», — подумала Сашенька.
28
На следующий день потеплело. На молочном небе солнце и луна подозрительно посматривали друг на друга. Одни облака напоминали двух овечек, другое — барана, пасущегося на заснеженном поле. Все фабрики бастовали.
Сашенька ехала в трамвае в сторону Финляндского вокзала и видела, как от заводов по мостам шли толпы бастующих, — уже третий день не утихали забастовки из-за хлеба. Выступления начались в четверг, в Международный женский день, и с тех пор неуклонно набирали силу.
— Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!
— Толпы демонстрантов размахивали красными флагами, и
Казаки попытались повернуть их у Александровского моста, но как можно остановить десятки тысяч голодных людей? Сашенька видела, как женщины в крестьянских платках били витрины «Елисеевского», бакалеи на Невском, набирали себе еды: «Наши мужья гибнут на фронте! Хлеба нам! Наши дети пухнут с голоду!»
На углу улицы сидел мальчишка с гармошкой и пел «Позабыт, позаброшен» — на улицах теперь было много беспризорников с раздутыми от голода животами.
Позабыт, позаброшен с молодых юных лет, Я остался сиротою, счастья-доли мне нет. Ох, умру я, умру я, похоронят меня, И никто не узнает, где могилка моя. И никто не узнает, и никто не придет, Только раннею весною соловей пропоет…Сашенька дала мальчику деньги и красную листовку.
— После революции, — сказала она, — у вас будет хлеб, вы станете хозяевами; читай Маркса и все поймешь. Начни с «Капитала», а потом…
Но мальчишка унесся прочь. На сегодня партия не дала Сашеньке особых поручений. Чуть свет она заглянула к Шляпникову на Широкую.
— Демонстрации — пустая трата времени, товарищ, — настаивал он. — Не стоит напрасно раздавать наши листовки. Это ни к чему не приведет, как и всякий бунт.
В пятницу на Аничковом мосту рабочие убили полицейского, а кондитерскую Филиппова, откуда Дельфина приносила барону Цейтлину его любимый наполеон, разгромили.
В ответ власти наводнили город казаками и солдатами. Петроград стал напоминать Сашеньке военный лагерь.
На каждом мосту, на всех перекрестках центральных улиц были размещены броневики или оборудованы пулеметные гнезда; на площадях развернулись кавалерийские эскадроны; на белом снегу паровал конский навоз.
В театрах продолжали давать спектакли, Ариадна настолько оправилась, что они с Цейтлиным поехали в Александринский на «Маскарад» Лермонтова — самое авангардное представление. В «Дононе» и «Константе» было многолюдно, оркестры в «Европе» и «Астории» исполняли вальс и танго.
У Сашеньки была назначена встреча с Саганом. Но сначала она поспешила на Невский, 153, на конспиративную квартиру. Мендель, с которым были еще Шляпников и Молотов, велел ей успокоиться.
— Сделайте пару выстрелов над головами этих рабочих, дайте им буханку хлеба, и недовольство стихнет.
С этим никто не спорил. Сашенька колебалась: может, они и правы? На Финляндском вокзале она по привычке проверила, нет ли за ней «хвоста». Заметила одного, похожего на шпика, но легко от него ушла, потом села на поезд, взяв билет третьего класса. На морозе казалось, что от каждого соединения, каждой смычки в поезде с присвистом валит пар, клубится, как колдовские чары.