Сашеньки
Шрифт:
Из тамбура в жилую зону вел проход, с обычной для всех пассажирских вагонов дверью. Проход был выполнен несколько косо по ходу вагона. Сразу за дверью находился туалет, совмещенный с душем. Чуть дальше было купе проводника. Оно ничем почти не отличалось от таких же в обычных вагонах. Далее точно такой же закуток отводился нашему радисту, где помимо спального места для него, все было заставлено радиоаппаратурой, обеспечивающей связь и музыку. Хотя о последнем и не говорилось вслух, так как считалось нарушением. Следующее купе было выполнено в виде кухни. Здесь стояла дровяная плита с несколькими конфорками, вплотную к ней примыкал разделочный металлический стол, со встроенными шкафчиками для посуды, а слева от него имелась мойка, для мытья посуды и приготовления пищи. Спальное место повара находилось в общем купе. В обязанность повара,
Продукты получали всем караулом, непосредственно перед выездом. Выдавалось все, вплоть до свежего мяса и сливочного масла, которые по приезду в вагон сразу помещались в холодильник. Холодильник был встроен в пол, и дверца его находилась в районе входа в купе караула.
Следом за кухней находилось купе начальника караула, по размеру, оно было как бы половинкой от нашего. И еще у него не было третьей полки. И наконец последнее купе принадлежало нам.
Напротив него, прямо возле двери в остальную часть вагона имелось откидное сидение, на котором обычно находился человек из резерва. Его обязанностью было наблюдать за часовым. И дело вовсе не в доверии. Просто отстоять четыре часа, а именно столько стоял часовой, не каждому под силу. Иногда из-за духоты, запахов и постоянного покачивания вагона во время движения, бывали обмороки, вот обязанностью резерва, как раз и являлось наблюдение за состоянием часового.
Хотя в некоторых конвоях, с уже проверенными людьми, по согласованию с начкаром, выставлялись посты сразу на восемь часов. Так было гораздо удобнее, тем более, что здесь не смотрели на время суток, как в обычном карауле, и отстояв свои восемь часов, и отдохнув во время бодрствования, караульный вполне мог лечь спать, сразу на восемь часов, невзирая на время суток.
Вторая часть вагона, считалась рабочей зоной. В нее был отдельный вход с улицы, через тамбур и от нас из коридора. Воль стены тянулся примерно метровой ширины проход с застекленными и зарешеченными окнами. А слева от него располагались камеры, для заключенных. Всего было девять камер. Шесть общих и три одиночных. Все они были забраны мелкой толстой решеткой со стороны прохода. Кроме того одна из одиночных камер, закрывалась дополнительно жалюзи из сплошного металла, и предназначалась для особо важных или буйных постояльцев. Для заключенных в конце коридора возле тамбура имелся отдельный туалет. Вода была проведена по вагону и в каждую камеру выходила, так называемая "поилка".
Часовой, выставляемый на пост, постоянно находился в коридоре, следя за порядком в камерах, а чаще всего стоял у открытой форточки, одного из окон, и смотрел на пролетающие мимо пейзажи. Ввиду того, что пост выставлялся на четыре, а иногда и восемь часов, часовой мог курить, хотя и неофициально. То есть во время движения поезда, и если не было проверяющего, то на это закрывали глаза. Смена Часовых, тоже была упрощена. Солдат, что находился в резерве, сам следил за временем, выставляя на пост очередного часового или подменяя действующего на время обеда.
В свободное время, во время бодрствования или отдыха, допускались тихие игры. У нас чаще всего было домино. Устраивались целые сражения, а "генералов" вывешивали на всеобщее обозрение, записывая их имена на специально приготовленном листке. Штатным вооружением в конвоях, являлся пистолет. Все же с автоматом, пусть даже АКМС, не очень удобно пользоваться в ограниченном пространстве. Хотя за всю службу, мне этого к счастью ни разу и не пришлось делать.
Здесь во второй роте, тоже заметили, что я не отсылаю писем домой, но быстро отстали, после моего объяснения. Я просто рассказал взводному о письме, что прислал мой отец замполиту, и ко мне больше претензий не было. Ходил ли взводный для проверки моих слов или нет, я не знаю.
Но я все же написал письмо. Точнее открытку, где поздравил отца с его профессиональным праздником. Думаю, он был этому рад. С мамой же я чаще общался через сестру, и так же передал ей поздравления.
Пятнадцатого ноября, я отметил, полгода своей службы в армии. Хотя отметил, не совсем-то слово. Скорее отметил сам для себя, что я нахожусь здесь уже полгода.
А семнадцатого ноября, в пятницу, меня вызвали в особый отдел полка.
6.
Подойдя к двери, я нажал кнопочку звонка и после того, как дверь отворилась, вошел внутрь. Здесь была небольшая прихожая, видимо сделанная для того, что бы сохранить тепло зимой. В конце ее находилась еще одна дверь, ведущая в кабинет. Постучавшись и получив разрешение, я вошел.
В довольно большой комнате, куда я попал, стояли пара письменных столов разнесенных по стенам. Возле каждого из них стоял внушающий уважение сейф. На столах находились письменные принадлежности в пластиковом стаканчике, пара телефонных аппаратов и все. Никаких бумаг, или документов на виду не лежало. Или они были убраны после моего прихода. Слева от двери за одним из столов сидел незнакомый мне подполковник. Последнее время, уже будучи сержантом, мне приходилось довольно часто бывать в штабе полка, плюс к тому многих офицеров я знал по занятиям в спортзале, но этого видел впервые.
Справа, сидел наш особист, майор Пронько. Если попытаться описать его внешность, то получится нечто белесое и невзрачное, такое что увидишь в толпе и тут же забудешь. Голос у него был соответствующим, какой-то вкрадчиво-осторожный, что ли. Он частенько ходил по ротам и вечно, что-то вынюхивал, а иногда садился в один из кабинетов и вызывал к себе солдатиков, по одному, на беседу. Не знаю в этом ли состояли его обязанности, но он постоянно искал среди нас какие то нарушения; кто, что сказал, куда посмотрел, что сделал или не сделал. Иногда вместо того, чтобы ходить по роте вызывал к себе. Видимо, кто-то из солдат моего взвода позволил себе лишнее, и он решил провести со мною соответствующую беседу. Других грехов я за собой не знал.
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к товарищу майору, — произнес я войдя в кабинет.
Тот в ответ просто кивнул посмотрев на меня.
— Товарищ майор, сержант Тимохин, по вашему приказанию прибыл.
В этот раз с первых же звуков его речи, я его просто не узнал. Не пойми откуда, появились командные нотки, даже тембр голоса изменился. Сейчас он разговаривал со мною, будто я был не сержантом второй рот, а быдлом пойманным на чем-то горячем. Каждое его слово камнем падало на меня, словно я уже признался в измене Родины, приговор вынесен и осталось только подписать бумажку, по которой меня тут же расстреляют. Он не просто говорил на повышенных тонах, он почти кричал, как бы обвиняя меня во всех грехах. Несколько минут он распекал меня в чем то, что я никак не мог понять. Но именно это и являлось моим даже не нарушением, но преступлением. Но несмотря на все давление, что обрушилось на меня с его стороны, я был на удивление себе, совершенно спокойным. Воспринимая все помои которые выливались на меня из его рта, как нечто ко мне не относящееся. Мельком взглянув на подполковника, слушающего его речь, я заметил, легкую улыбку, даже не губами, а уголками глаз.
Дождавшись, когда особист замолчит, я спокойно спросил у него:
— Товарищ майор, не могли бы вы, объяснить мне, что я такого сделал, и в чем меня обвиняют. И по возможности без крика, я прекрасно вас слышу.
Услышав мои слова, майор от возмущения несколько секунд, не находил слов. Но весь вид его говорил о том, что еще мгновение и он просто разорвет меня куски. Сделав глубокий вдох, видимо для того, что бы выполнить задуманное, он уже было издал первый звук, как я услыхал спокойный голос подполковника сидящего за соседним столом.