Сатанстое [Чертов палец]
Шрифт:
В это время моя тетка и дядя жили близ Ганновер-сквера. Они встретили меня по-родственному, накормили сытным ужином и проводили в приготовленную для меня комнату.
Поутру я встал очень рано. Это был первый день негритянских сатурналий (так называемого Пинкстера), ежегодно справляемых в Нью-Йорке. Я предупредил тетку, чтобы меня не ждали к завтраку, а также и к обеду, зная, что в этот день вся прислуга отпросится на праздник и возиться с обедом будет некому.
Выйдя на улицу, я через несколько шагов очутился на Ганновер-сквер, где увидел старого негра с двумя вычищенными до блеска жестяными ведрами, продававшего белое вино. Я очень люблю поутру выпить стакан
— А что вы делаете здесь? — спросил я его, узнав от него, что он остановился в пригороде в скромной гостинице, где, по его словам, цены были в «превосходной мере» умеренные. — Празднества и гулянье происходят в начале Бродвея!
— Я об этом слышал, — сказал Язон, — но я хотел предварительно увидеть суда и все, что можно еще видеть здесь, а относительно этих празднеств я, право, не знаю, подобает ли христианину даже смотреть на них! Но, быть может, вы укажете мне, Корни, где здесь Ганновер-сквер!
— Да вы сейчас находитесь в нем! Это он и есть, мистер Ныокем! — засмеялся я, — Не правда ли, красивая площадь?
— Как, это Ганновер-Сквер?! Да ведь это же вовсе не сквер note 1 , это скорее всего треугольник!
— Да, но в городах сквером называется всякая небольшая площадь, свободная от домов, хотя бы и не имеющая формы квадрата!
— И какой он маленький! Вот если бы я разбивал этот сквер, то сделал бы так, чтобы он был площадью от пятидесяти до шестидесяти акров, а посредине сгруппировал бы статуи всех членов Брауншвейгской фамилии! И к чему это здесь оставили этот маленький «букетик» домов? Их следовало бы снести! — добавил Язон.
Note1
Square — квадрат (англ.).
— Они уже не на площади! Здесь Ганновер-сквер кончается, и хотя дома немного вылезают на площадь и их думали было снести, но решили оставить ввиду большой стоимости этих построек! Их оценивают в двадцать тысяч долларов.
Такая большая ценность домов примирила Язона с их существованием: к деньгам он питал громадное уважение.
— Корни, — сказал он вполголоса, взяв меня под руку и отходя в сторону, как будто хотел сообщить мне секрет, хотя на площади не было ни души, — скажите, пожалуйста, что за «горькое» вы пили несколько минут тому назад?
— Горькое? — удивился я. — Я ничего горького не пил сегодня и не собираюсь пить!
— Я говорю про тот напиток, который вам наливал сейчас негр, проходивший по скверу! Мне показалось, что напиток этот должен быть очень вкусный, а у меня пересохло в горле, и мне думается, что глоток-другой был бы мне в превосходной степени полезен!
— Так что же, можно сейчас крикнуть негра, и он вам нальет стакан этого белого вина, за который вы заплатите ему один су! Но почему вы это называете «горьким»?
— Утром пьют всегда «горькое», а за обедом на третье подают «сладкое», — пояснил он. — Но вы говорите, что это стоит всего только один су? Так дешево?
— Да! Эй, торговец, налей вот этому господину стакан твоего вина! — крикнул я.
Язон при этом боязливо и испуганно оглянулся
— Пфуй! — воскликнул он, делая страшную гримасу, — Да это какая-то сыворотка! Я думал, что оно гораздо вкуснее!
— Вы, вероятно, рассчитывали на добрый грог с ромом, корицей и гвоздикой! — засмеялся я. — В таком случае вы ошиблись!
ГЛАВА V
Кто желает купить моих плодов, моих чудесных плодов из Роковея?
Некоторое время Язон упорно молчал, а когда наконец снова раскрыл рот, то для того, чтобы разразиться бранью по адресу этого омерзительного голландского напитка. Почему простое белое вино он считал голландским, я понять не мог, — разве только потому, что оно внушало ему отвращение.
Вскоре явился Дирк, и мы втроем направились к набережной — полюбоваться на суда. Часов около девяти мы поднялись по Уолл-стрит, и тогда уже две трети населения толпились на улицах, стремясь к месту гулянья негров.
Показав Язону по пути важнейшие здания, мы вышли за город и пошли за толпой к тому обширному плацу, где обыкновенно производились учения солдат, но который почему-то именовался парком. Здесь гулянье было уже в полном разгаре.
Для Дирка и для меня это зрелище не представляло ничего нового, но Язон еще никогда не видел ничего подобного. В Коннектикуте очень мало негров, да и те находятся в таком униженном положении, что стали, что называется, ни рыба ни мясо, и в Новой Англии никогда даже не слышали о том, что возможны какие бы то ни было праздники, кроме церковных или политических.
В первый момент Язон был положительно скандализован этой пляской, музыкой, шумом, производимыми пестрой, движущейся и беснующейся толпой. Девять десятых негров города Нью-Йорка и всей округи собрались здесь, на этой равнине, и веселились без удержу, как истинные дети знойной Африки: пили, пели, били в барабаны, кружились, плясали, кувыркались, хохотали во все горло, захлебываясь своим весельем. Множество белых в качестве зрителей вмешивались в толпу; особенно много было детей и молодежи. Мы уже около двух часов толкались в этой толпе; даже Язон настолько осмелел, что решался проявлять признаки удовольствия, как вдруг я потерял своих товарищей и, бредя наугад, наткнулся на группу девушек и девочек различных возрастов, нарядных и сдержанных, в которых сразу можно было признать девушек из хороших семейств. Некоторые из них были уже вполне взрослые, а одна особенно привлекла мое внимание своей грацией и миловидностью. Она была просто, но элегантно одета и когда приблизилась ко мне, мне показалось, что она мне знакома. Услышав звук ее нежного голоса, я сразу понял, что это та самая прелестная маленькая девочка, из-за которой лет шесть-семь тому назад я, будучи мальчуганом, дрался с мальчишкой-мясником.
Встретившись взглядом с девушкой, я осмелился отвесить ей низкий поклон, а она улыбнулась, как при встрече со старым знакомым, затем, вся покраснев, сделала мне глубокий реверанс и тотчас же поспешила заговорить со своими спутницами. Что же мне оставалось после этого делать? Я надеялся было, что сопровождавшая Аннеке старая негритянка узнает меня, но — увы! — старуха Катринке, как ее называли, продолжала давать барышням объяснения, ни мало не интересуясь мной.
— А вот, мисс Аннеке, — воскликнула наконец негритянка, — и молодой человек, которого вам, вероятно, приятно будет видеть!