Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны
Шрифт:
– Денег, денег… Сто рублей в месяц. Мне-де обшиться надо, бельишко кой-какое себе сделать. Ведь у тебя хорошего, тонкого белья нет. Какая же это дама, коли без тонкого белья! У тебя вон рубахи-то из грубого деревенского полотна… Я ведь видела. А нешто это можно для дамы? Надо из тонкого голландского и с кружевами, с прошивками.
– Действительно, у меня рубахи-то из сестрина полотна. Сестра Василиса сама в деревне ткала.
– Ну, вот видишь… А в таких-то рубахах ты настоящей даме будешь и не под кадрель. Потом юбки тебе надо, потом пеньюар надо.
– Как ты сказала?
– Пенюар.
– А это что такое –
– Капот такой распашной, в котором ты можешь без стесненьев по утрам быть. Ты вот теперь вся на застежках, и тебе тягостно, а тогда будет у тебя все врознь… И пеньюаров надо три: два летних с кружевами и один зимний из какого-нибудь кашемиру, а то из шали…
– А ты, милушка, расскажи портнихе какие мне пенуары надо, – упрашивала Акулина. – Я портниху призову, а ты и расскажи.
– Да, конечно же, расскажу.
– Ну, то-то… А я тебе за это хорошенькой матерьицы на платье у Трифона Ивановича вымотаю. Пенуары-то эти, поди, дорого будут стоить?
– Какие закажешь, из какой материи.
– Нет, я к тому, что, может быть, они дорого стоят, так что сто рублей, которые я от Трифона Ивановича через невры получу…
– Да зачем тебе будет сто-то рублей тратить? Ты просто скажи, чтобы портниха подала Трифону Ивановичу счет… А сто рублей не тронь, сто рублей в чулок.
– Кроме ста рублей? Милушка, да он не заплатит.
– Невры… С неврами все заплатит.
– Да неужто?!
– А вот попробуй. Ты дура и при своей красоте силы своей не понимаешь. Деньги ты должна прятать на черный день. Ну вдруг он у тебя умирает? Вот ты и с деньгами. Вы тогда с мужем на эти деньги и кабак в деревне открыть можете, и трактир, и постоялый двор.
– Нет, нет, милушка, с мужем я не хочу… Муж отнимет и прогуляет.
– Ну, про себя деньги береги. Да я бы еще и не то на твоем месте сделала, – сказала Катерина.
– А что такое? Скажи, милушка… – заинтересовалась Акулина.
– А то, что когда ты от Трифона Ивановича хорошенько пооперишься по мелочам, то прямо приступай к нему насчет дома…
– Насчет какого дома?
– Насчет дома на Петербургской стороне или на Выборгской…
– То есть как это?
– Очень просто: чтоб купил на твое имя дом. Ты начни с ним тихо, благородно и вразумительно. Спервоначалу приласкайся к нему хорошенечко, а когда он растает, то и начни вразумительно: «Так, мол, и так, Трифон Иваныч, все люди смертны, а я вас ужасти как люблю… Теперь я при вас сыта, обута, одета и в неге живу, а умрете вы, так с чем я останусь? Ведь я, мол, тогда должна простирать руку помощи и просить у проходящих, потому ваши племянники не станут меня поить, кормить и в неге содержать. Так ежели вы, мол, меня скоропалительно любите, то купите дом на мое имя, чтобы я получила с него доход на пропитание и вас на молитвах своих поминала, как отца и благодетеля. Не покиньте меня, сироту».
– Что ты, что ты! Не купит он дома… – перебила Катерину Акулина.
– Невры пусти… С неврами он все купит.
– Милушка, и с неврами не купит.
– Купит. Не приставай только обо всем сразу. Ты полегоньку… Сначала деньги, потом часы с цепочкой… Потом проси, чтоб портнихе по счету заплатил, а после всего этого уж и к дому приступай.
– Ой, душечка, не купит!
– Не купит с одного раза, так поработать надо. Не раз, не два невры припустить, а раз пять, шесть. Чего его тебе жалеть-то? Дошкуривай
– На пол? Да ведь я расшибиться могу.
– Зачем же на пол? Падай на диван, на кровать, в кресло.
Акулина улыбалась и говорила:
– Дом-то ведь хорошо бы… Жила бы я тогда да жила в своем доме. И под старость бы он мне остался, этот самый дом…
– Еще бы.
– Ах, твоими бы устами, Катеринушка, да мед пить!
– Будешь вести дело умеючи, так и не дом от старика заполучишь.
– А что же еще, душечка?
– Духовное завещание старик может тебе подписать. Дескать, завещаю, что все после моей смерти ей, Акулине… крестьянке такой-то, Акулине такой-то.
– Что ты, милушка! Да разве это можно?
Акулина даже ужаснулась.
– Сумей только сделать, чтобы старик без тебя дыхнуть не мог – и поверь, что на твое имя будет у него сделана духовная.
– Чтобы и лавки, и деньги – все мне?
– Да, тебе. Чего ты головой-то трясешь? Сделает, ежели сродственников своих возненавидит. А ты потрафляй так, чтобы он сродственников своих возненавидел.
– Не сумею я этого, милушка, сделать.
– Ты не сумеешь, так я помогу. Я-то на что при тебе?.. Эх, ежели мне твою красоту да какого Трифона Ивановича, так уж у меня давно бы вдесятеро против твоих подарков от него было!
Акулина слушала и как бы ошалевала от всего того, что она слышала.
– Дом, дом… – твердила она.
– Да, дом, – отвечала Катерина. – Сначала дом, а потом духовную, что, дескать, все мои капиталы и лавки, все имущество…
– И неужто все это можно через невры?
– Ну, при этом невры неврами, а кроме того, и ум нужен, потому тут следует действовать осторожно.
– Ума-то вот у меня… Разве уж потом нагуляю.
– Водись с умными людьми, слушайся умных советов.
– Милушка, да я всегда готова… Что ты научишь, то я и сделаю. Ты вот говоришь, что надо прежде всего под сто рублей невры припустить – ну, я и припущу. Завтра же припущу, – сказала Акулина.
Катерина взглянула на часы и вскрикнула:
– Батюшки! Как я засиделась-то у тебя! Поди уж моя полковница теперь на все комнаты орет, что куда это я запропастилась. Прощай, девушка, будь здорова. Завтра утречком забегу к тебе.
Катерина расцеловалась с Акулиной и побежала домой.
XXIV. Нимфа и пастушок
По уходе полковницкой горничной Катерины Акулина, оставшись одна, решительно не знала, что ей делать. Она прошлась по комнатам, посмотрела на себя сначала в одно зеркало, потом в другое, улыбнулась на свою красоту и полноту, похлопала себя по щеке и даже показала себе язык. Дела не было никакого. Она несколько раз потянулась, несколько раз аппетитно зевнула. «Пойти разве погулять по улице? – мелькнуло у ней в голове. – Но с кем? Одной-то тоже не очень приятно по тротуарам шататься, – решила она и отложила свое намерение. Попробовала она мятные пряники есть – не елось. И так уж она их после обеда час целый жевала, так что даже скулы заболели. – Чайку разве напиться? Чай никогда не вредит и всегда с приятством пьется», – задала она себе вопрос и, выйдя в кухню, велела кухарке Анисье ставить самовар.