Саван для блудниц

Данилова Анна

Она слышала, как за дверью шлепал в своих растоптанных домашних тапочках отец – он готовил на кухне ужин, включив на полную громкость «Европу-плюс», и даже слышно было, как он подпевал, отчаянно фальшивя, мотив за мотивом. В ванную комнату пробрался запах жареного мяса и чеснока, и Тамара вдруг вспомнила, что почти весь день ничего не ела…

Для нее это был обычный вечер ДОМА, с непременной процедурой очищения от грязи – физической и другого рода; ванна, наполненная до краев горячей водой, была для нее укромным убежищем, куда она забиралась, чтобы побыть одной, все спокойно обдумать и принять решение, как же ей жить дальше. Только сидя в ванне, в полной тишине, она могла задавать себе самые откровенные вопросы и сразу же отвечать на них. И самый главный вопрос, который тревожил ее все чаще и чаще, был: зачем я живу? Она не хотела жить так, как получится, «как карты лягут»; ей не нравился

образ жизни отца, вынужденного постоянно во всем себе отказывать и ограничиваться лишь работой и мечтами о создании новой семьи, вместо того чтобы жить полнокровной жизнью. Она откровенно презирала и осуждала свою мать-пьяницу, которая сделала несчастными их с отцом и разрушила нормальную, в сущности, семью; не знала она и кем хочет стать, но главное – КАКОЙ стать. У нее не было кумиров, она не собиралась подражать ни кинозвездам, ни кому-либо из тех, кто составлял ее окружение. Ей хотелось любви, но что это такое и как можно вообще кого-то любить, она не понимала. Страсть, а точнее, физическое влечение, желание, облеченное в страсть или даже любовь, представлялись ей в грубом свете, и ничего, кроме отвращения к себе, она потом не испытывала. Быть может, поэтому иногда ей хотелось умереть, как это сделала Натали Голубева… Тамара нисколько не удивилась, когда узнала о смерти подруги. Она была потрясена скорее своей реакцией на эту трагедию – эти бесконечные ночные слезы, когда она представляла в гробу вместо Голубевой себя, бледную, с заострившимся носом и ввалившимися щеками… А ведь никому и в голову, наверно, не пришло, что Натали ушла из жизни потому, что сильно запуталась. Она хотела, чтобы ее любил Льдов, но он на то и был ЛЬДОВ, а не ПОЖАРОВ (это была их дежурная компанейская шутка), чтобы никого не любить. У Льдова, кстати, в отличие от всех, имелись вполне конкретные планы на будущее. Через два года он собирался поступать в МГУ на факультет журналистики, и поступил бы. Для этого у него на тот момент было бы все: хороший аттестат, отцовские связи, деньги и, конечно, внешние данные. Он бы далеко пошел, этот Льдов. Да и вообще, Тамара считала, что у мужчин больше шансов преуспеть в жизни, чем у женщин, для которых главная и самая естественная карьера – это брак. Сама же Тамара пока для себя не выяснила, чего ей хочется больше – независимости и самодостаточности, о которых сейчас все только и говорят, или же выйти замуж за мужчину, который заслонил бы своей широкой и надежной спиной весь мир…

…Она держала в руках кусок мыла из набора, который ей подарил Сперанский, и усмехнулась, когда до нее дошло, насколько символичным оказался его подарок. Мыло, чтобы очиститься от грязи, а туалетная вода (прозрачный большой флакон в форме розового тюльпана с золотым колпачком), чтобы перебить этим свежим цитрусовым ароматом въевшийся в кожу запах похотливого Славы…

Когда она спустя полчаса вышла из ванной, ей показалось, что этот вечер уже был, что вот сейчас она войдет в комнату и увидит сидящего в кресле Сперанского с букетом роз… Только на этот раз на ней розовая, почти детская пижамка с серыми слониками.

– Тамара! – услышала она уже в кухне, куда зашла по дороге в свою комнату, чтобы выпить воды. Все вокруг пропахло жареным мясом, вот только отца нигде не было видно.

– Тамара!

Она вернулась в прихожую, но и там никого не было. Кто-то, находившийся в большой комнате, звал ее голосом Сперанского. Она влетела туда, чуть не сбив с ног отца, идущего ей на встречу.

– Это ты меня звал? – спросила она, заглядывая ему через плечо.

– Да нет, это по телевизору… А ты кого-нибудь ждешь? Игоря? Он что, понравился тебе? – Отец старался говорить с ней НЕзаинтересованным тоном, чтобы она не поняла, насколько он переживает за нее и за ту авантюру (иначе не назовешь!), которую они затеяли со Сперанским.

– Понравился, но я не могу с ним…

– Почему? Потому что он старше? Ну, пойдем-пойдем, я тебя покормлю… Как дела в школе?

– Папа! Ну что ты носишься со мной, как с маленькой?! – вдруг вскричала Тамара, чувствуя, что ей уже не хватает дыхания, что она вот-вот взорвется изнутри от переполнявшей ее горечи, боли и чего-то душного, непонятного, что бывает, наверно, только перед смертью. – Ты же все, ВСЕ знаешь! Ты же не слепой! Ведь Игорь Сергеевич – хороший человек, он видит во мне совсем не ту Тамару, которую ты ему обещал… Если бы ты только видел, какие у него были глаза, когда он говорил мне, что ему нравится просто смотреть на меня… Я же для него – чистая девочка, девятиклассница, развитая физически не по годам, но по сути ребенок… Он не нашел в себе смелости даже прикоснуться ко мне, а ведь мог бы, и ты это прекрасно знаешь, потому что сам, САМ оставил нас вдвоем в пустой квартире.

Ты хотя бы знаешь, сколько…

Она замолкла, словно кто-то внутри ее перекрыл ей дыхательные пути. И этот КТО-ТО не хотел, чтобы Петр Перепелкин, уважаемый в городе человек, знал, сколько мужчин было у его дочери.

– Знаю, ему сорок лет, ну и что? Ты боишься, что он узнает, что ты не девственница? Ты этого боишься?

Она покраснела. «Отец думает, что у меня был кто-то один…»

– Да, боюсь. Я же не знаю, чего такие мужчины, как Игорь Сергеевич, хотят от девушек вроде меня.

– По-моему, он влюблен. И лично я не нахожу в этом ничего дурного. Он подождет пару лет, а потом женится на тебе. Такое случается. Не часто, конечно, но все равно случается. А то, что ты иногда покуриваешь – это тоже возрастное, это пройдет…

– А почему ты не смотришь мне в глаза?

– Да потому, смешной ты человечек, что мне неловко говорить тебе об этом, я словно выступаю в роли свахи. Но мне действительно было бы куда спокойнее, если бы ты вышла замуж за Сперанского. Согласен, что в прошлый раз я поступил как идиот, что вас нельзя было оставлять вдвоем, но на меня словно что-то нашло… Я был уверен, что он не обидит тебя, зато у вас было время поговорить, пообщаться друг с другом. И я ведь чувствую, что он тебе понравился, разве нет?

– Понравился, – вздохнула она и слизнула катившуюся по щеке слезу. – Но сегодня я ясно дала ему понять, что ему не на что рассчитывать… Я пришла к нему на работу, поговорила с секретаршей…

Тамара, всхлипывая, рассказала отцу все, что произошло с ней сегодня, вплоть до того момента, когда она соврала водителю Сперанского, что она не Тамара.

– И это все? Но это же нормально. Вот если бы ты приехала к нему на фабрику или куда-нибудь еще, это было бы неожиданным поступком, ты бы смутила его, поставила в неловкое положение, ведь он был на работе… А я знаю, что такое работа и как тяжело бывает порой переключиться с каких-то важных проблем на личное… Так что ты все сделала правильно.

Зазвонил телефон, и Тамара бросилась к трубке:

– Да, слушаю… – Лицо ее на глазах отца изменилось, застыло белой маской страха. – Где вы все?.. Хорошо, я сейчас приеду…

– Что случилось, Тома? Что-нибудь со Сперанским? – Перепелкин спросил первое, что пришло ему в голову и что, на его взгляд, могло вызвать такую реакцию у дочери.

– Папа, убили нашу классную руководительницу, Татьяну Николаевну… Ларчикову…

Глава 11

Ночь Крымов, Шубин и Корнилов со своими людьми провели в дачном поселке, где был обнаружен труп Ларчиковой. Двухэтажный дом, в котором было совершено это дикое преступление, и прилегающий к нему довольно большой сад принадлежали самой Ларчиковой, о чем свидетельствовали соседи по даче и найденные позже в доме документы, подтверждающие право Ларчиковой на эту собственность. Соседи Михайловы, супружеская пара, первыми услышавшие крики, доносящиеся из раскрытого окна дачи, – маленькая быстроглазая женщина с заплаканным лицом и степенный пожилой, но хорошо сохранившийся в свои шестьдесят с небольшим мужчина, – были допрошены по горячим следам прямо в своем саду. Задавая им простые на первый взгляд вопросы, Корнилов выяснил, что Ларчикова купила эту дачу года два тому назад, но, в отличие от остальных соседей, ничего здесь не выращивала, кроме канадской газонной травы и цветов. Весной и осенью она появлялась здесь только в выходные дни, а все лето жила на даче, встречала гостей – словом, отдыхала.

– Что за гости приезжали к Татьяне Николаевне, не помните?

Женщина, ее звали Надежда Васильевна, оказалась словоохотливее, а потому почти на все вопросы отвечала она. Муж, Борис Александрович, лишь изредка вздыхал и качал головой – видно было, что ему эта процедура неприятна и что он ждет не дождется, когда их отпустят. Судя по тому, что двери дачного домика были уже заперты, а возле машины – стареньких голубых «Жигулей» – стояла корзина с зеленью, какие-то сумки и пакеты, супруги, пережив такой стресс, собрались в город.

– Такие же, как и она, молодые женщины, иногда с мужчинами.

– А какой-нибудь постоянный мужчина здесь бывал?

– Затрудняюсь сказать, мы же в основном на даче РАБОТАЕМ: приедем, посадим, прополем, соберем – и обратно в город. У нас машина, а потому иногда, как правило среди недели, мы подвозили Татьяну в город, куда она ездила за продуктами или просто по магазинам.

– Откуда вы знаете, что она ездила по магазинам?

– Она всегда высаживалась возле центрального универмага… Да это с ее же слов… Я еще удивлялась, откуда у учительницы деньги на эти дорогие женские безделушки, покраснев, пробормотала женщина и бросила быстрый взгляд на смирно сидящего рядом мужа.