Саваоф
Шрифт:
— Не врите, ради бога! — попросила я, продолжая плакать.
— Честное слово! Мне можно войти?
— Откуда вы здесь?
— Проезжал мимо... Смотрю, ваш дом... Дай, думаю, напрошусь на чай. Сидел в машине, набирался смелости... Вдруг выходит ваш муж с чемоданом. Куда это он на ночь глядя?
— Мы с ним поссорились.
Следователь снова присвистнул, не прекращая своего неуклонного движения в сторону комнаты.
— Как романтично! Сейчас это редко бывает — ссоры. Чуть что, люди просто расходятся, чтобы не трепать нервы. Жизнь одна... Но мне кажется, в супружеских ссорах есть своя прелесть.
— Вам не понять.
Он был уже на диване.
— Почему не понять? Мои родители прожили вместе всю жизнь. Вот вы гордитесь своим десятилетним супружеским стажем, а у них он сорокалетний.
— Они подали заявку в Книгу рекордов Гиннеса?
— Если я женюсь, то сразу же захочу побить их рекорд. У нас с отцом постоянное соревнование.
— Наверное, удачное для отца?
— Между прочим, до тридцати я был управляющим всем нашим состоянием. Я его утроил. Чем пахнет?
— Лазаньей.
— Я голодный.
— Она была замороженная. Вам вряд ли понравится.
— Я люблю всякое говно.
Я сходила на кухню за лазаньей. Пока несла ее, дико захотела есть. Пришлось вернуться за второй вилкой. Я поставила тарелку на наш столик с инкрустацией.
— Будем есть оба. Я тоже голодная.
— Красивый столик.
— Старинный. Достался мне от отца.
— Как и квартира, правильно?
— Откуда вы знаете?
— Ваш муж, поссорившись с вами, ушел с чемоданом... Значит, квартира ваша... Очень вкусно! Потом покажете коробку?
— Кого вы играете передо мной? — спросила я, откладывая вилку. — Кто вы вообще? До тридцати утраивали свои деньги, а потом пошли в следователи. С какой стати?
— Их стало неинтересно утраивать. Сорок нулей или сорок один — какая разница. Я перестал чувствовать результаты своего труда. Такие величины... они перестают восприниматься как реальные. Это как космические расстояния: мегапарсеком больше, мегапарсеком меньше.
— И вы пошли в полицию.
— Ну, в этом я разбирался. Хорошо представлял себе, какие возможны обманы. В основном, хотел заниматься налогами: мне казалось, есть какая-то ужасная несправедливость в том, что средства так неравно распределены. Вот ваш Горик не может оплатить лечение. А ведь СПИД лечат. Уже лет десять. Не поддерживают статус, а излечивают раз и навсегда. Но это стоит тридцать миллионов... Вот я и хотел следить на своей работе за тем, чтобы хотя бы существующие нормы распределения не нарушались... У меня и отец всю жизнь занимался общественной работой. Был адвокатом. Бесплатным.
— Здесь вы его тоже обогнали?
— Еще нет. Но у меня вся жизнь впереди. Чай поставите?
Когда я вернулась из кухни, он стоял у стойки с техникой.
— А где прибор?
— Муж его продал.
— Разочаровался?
— Видимо, да.
— А я наоборот — увлекся. Вот уже месяц играю. Знаете, он не так прост, этот прибор.
— Я тоже так думаю.
— Почему?
— Вам интересно, что я думаю по этому поводу?
— А зачем я, по-вашему, спрашиваю?
— Зачем... Допрос, надо понимать, продолжается?
— Хотите так считать, считайте.
— Хорошо... Я скажу. Мне давно кажется, что все эти игроки не понимают, по каким минным полям ходят... Думаю, что «Саваоф» предсказывает будущее. Причем вот здесь,
Следователь усмехнулся, касаясь меня оценивающим взглядом. Мне показалось, что он смотрит как мужчина на женщину, и в его глазах читается невысокое мнение о моей фигуре.
«Благородный полицейский, — подумала я. — Продолжаешь искать свои денежки. Вот почему ты здесь... Неужели и с Марианной переспал из-за показаний Елениной кухарки против Микиса?»
— То есть применительно к вашей ситуации... — он помолчал, раздумывая, — применительно к вашей ситуации, кто-то меняет какую-то фразу, чтобы скрыть свое преступление, а прибор понимает, что, ради того чтобы скрыть это преступление, человек готов и на убийство... Например, если это сделал Татарский, то «Саваоф» догадался, что он был согласен пожертвовать женой. Был готов и сам исчезнуть. Если это сделал кто-то другой, то... То же самое.
Я усмехнулась в свою очередь:
— Не делайте вид, что это только сейчас пришло вам в голову! Вы думали, что Татарский мертв именно потому, что это показал «Саваоф». Вы и разговор завели, чтобы вывести меня на такие откровения.
— Нет, врать не буду. Пришло не сейчас. Я думал об этом и раньше.
— Какое счастье для преступников, что на свете мало богатых мужчин, одержимых идеей социальной справедливости! Настоящий следователь, замотанный тяжелой жизнью, маленькой зарплатой, постоянными отчетами перед начальством и упреками жены, вряд ли имел бы желание упорно копать раскрытое дело. А вы не ограничены бытом. У вас есть только азарт. Вы так и не остановитесь, пока не найдете денег?
— Вам осталось еще обвинить меня в том, что весь мой азарт — это жадность. Ведь пропали и мои деньги. Поэтому я и рою землю.
— Во-первых, не только ваши, вы ведь не единственный акционер, во-вторых, они частично будут покрыты страховкой, в-третьих, более половины суммы оплатят социальные фонды, то есть мы, работники... Те, кто стоит в очереди на бесплатное лечение, простоят лишних полгода... Нет, в жадности я вас не обвиню. Марианна подробно рассказала мне о ресторане, в котором вы ее угощали. Вы не жадный в смысле денег. Но ведь жадность может и трансформироваться, правда? Пойти по другому руслу — по руслу охоты например. Охоты с ружьем и гончими, я имею в виду.
— По Фрейду? Вы ведь начитанная, мне говорили...
— Не по Фрейду. По Гегелю: «Богатые всегда бесятся с жиру, суки» — так он писал.
— Вы правда так думаете? — Гергиев сел напротив меня, улыбаясь.
Когда он улыбнулся, я усомнилась в своих словах.
— Ваш муж ушел с чемоданом не потому, что вы поссорились, — весело сказал Гергиев. — Он вообще ушел. По логике вещей, это вы должны были его выгнать, поскольку он вас не стоит, но, судя по тому, с какой ненавистью вы восприняли мою попытку поговорить о «Саваофе», можно предположить, что это ничтожество вас бросило само. И вы сейчас думаете: «Разговоры с мужчиной по душам делают женщину беззащитной. Вот, пришел еще один любитель «Саваофа»! Но я-то уже не та!»