Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело]
Шрифт:
— Да, да, Соломон, мы знаем, что это значит! — сказал сквайр, вставая. — Пора начинать танцы, не так ли? Ну что ж, веди, мы все последуем за тобой.
И Соломон, склонив набок седую голову и энергично пиликая, направился во главе веселой процессии в белый зал, украшенный венками и гирляндами и ярко освещенный многочисленными сальными свечами, которые мерцали среди покрытых ягодами веток остролиста и омелы и отражались в старомодных овальных зеркалах, вделанных в белые панели. Забавная процессия! Сереброкудрый старый Соломон в потертом сюртуке, казалось, манил за собой колдовскими взвизгами своей скрипки всю эту степенную компанию: манил величавых матрон с тюрбанами на голове, в том числе миссис Крекенторп, причем перо, торчавшее вверх из ее головного убора,
Мистер Мэси и несколько других привилегированных сельчан, которым разрешалось присутствовать в качестве зрителей на таких больших праздниках, уже сидели на скамьях, поставленных для них возле двери. И велико было восхищение и удовольствие в этой части зала, когда составились пары для танца, и они увидели, как сквайр выступает под руку с миссис Крекенторп, а напротив них стал пастор с миссис Осгуд. Все было так, как должно было быть, к чему все привыкли, и казалось, старинные уставы Рейвлоу оживают при этой церемонии. Никто не считал неприличным легкомыслием со стороны старых и пожилых людей потанцевать немного перед тем, как сесть за карты. Это даже как бы входило в их общественные обязанности, — ибо в чем состояли их обязанности, как не в том, чтобы веселиться, когда это полагалось, обмениваться визитами и домашней птицей, говорить друг другу привычные комплименты привычными традиционными фразами, поддевать друг друга испытанными остротами и заставлять гостей из радушия и хлебосольства есть и пить лишнее, а потом самим есть и пить лишнее у соседей? И пастор, естественно, первым подавал пример в исполнении этих общественных обязанностей. Для жителей Рейвлоу потребовалось бы особое откровение, чтобы признать, что пастор должен быть ходячим напоминанием о благочестии, а не более или менее грешным человеком, наделенным исключительными полномочиями читать молитвы и проповеди, крестить, венчать и хоронить, с чем неизбежно сочетается право продавать места на кладбище и взимать церковную десятину. Это последнее право побуждало кое-кого немного ворчать, правда не до утраты веры. Так ворчат по поводу дождя, отнюдь не бросая нечестивого вызова небесам, а лишь желая, чтобы немедленно была прочитана молитва о ниспослании хорошей погоды.
Поэтому не было никакой причины осуждать пастора за его участие в танцах больше, чем сквайра, но, с другой стороны, уважение мистера Мэси к своему начальству не мешало ему подвергать действия мистера Крекенторпа той критике, с которой особенно острые умы неизбежно относятся к заблуждениям своих собратьев.
— Ловко прыгает наш сквайр, особенно если принять во внимание его вес, — сказал мистер Мэси. — И как притопывает! Но мистер Лемметер заткнет их всех за пояс своей осанкой: смотрите, он держит голову словно солдат и не расплылся, как большинство пожилых джентльменов, — все они с годами тучнеют, — да и ноги у него хороши. Пастор наш тоже довольно юркий, но какие у него ноги: внизу толсты, а в коленях не сходятся, кривоваты. И все-таки он ничего, не плох. Но только ему так гордо не махнуть рукой, как сквайру!
— Если уж говорить о ловкости, поглядите на миссис Осгуд, — сказал Бен Уинтроп, державший между колен своего сына Эрона. — Семенит-семенит, даже не видно, как переступает, — будто у нее к ногам колесики приделаны. И ничуть не постарела с прошлого года — самая статная леди в наших краях. С ней никто не сравнится сложением!
— Я не обращаю внимания на женское сложение, — несколько презрительно заявил мистер Мэси. — Они не носят ни сюртука, ни брюк, — разберись тут, как они сложены!
— Папа, — спросил Эрон, который все время отбивал ножкой такт, — как это большое петушиное перо держится на голове у миссис Крекенторп? Там, верно, для него дырочка, как в моей дудке?
— Тс-с, тс-с, малыш! Такие уж наряды у дам, что тут скажешь! — ответил отец, шепнув, однако, мистеру
Мистер Мэси поджал губы, склонил голову набок, покрутил большими пальцами и долго разглядывал танцующего Годфри. Наконец он высказал свое мнение:
— Нижняя половина хороша, но в лопатках есть округлость. Кстати сказать, он шьет свои фраки у портного во Флиттоне, но, право, они вовсе не стоят двойной цены, какая за них плачена.
— Ну, мистер Мэси, разные мы с вами люди! — сказал Бен, возмущенный такими придирками. — Когда передо мной кружка доброго эля, мне хочется его выпить, чтобы пощекотало нутро, и не стану я нюхать да разглядывать этот эль — может, в нем что-нибудь не так. Скажите сами, можете ли вы назвать молодого человека стройнее мистера Годфри, и с таким же крепким кулаком, и чтоб на него было еще приятнее смотреть, когда он добр и весел?
— Пш! — мистер Мэси был раздражен словами собеседника. — У него еще молоко на губах не обсохло. Он вроде недопеченного пирога, да и в голове у него, кажется, винтика не хватает, раз он позволил этому мерзавцу Данси — давно уж его что-то не видно — обвести себя вокруг пальца и загубить прекрасную лошадь, что славилась на всю округу. Да и за мисс Нэнси он все бегал-бегал, а потом вдруг нет его, ушел, как запах из горячей каши, с позволения сказать. Нет, я не так ухаживал за девушками.
— Но, может быть, мисс Нэнси передумала, а ваша девушка нет, — возразил Бен.
— Я про то и говорю, — многозначительно промолвил мистер Мэси. — Прежде чем чихнуть, я позаботился узнать, скажет ли она «будь здоров», и притом — живо. Я не собирался открывать рот, как собака при виде мухи, и захлопывать его, ничего не проглотив.
— Ну, мне сдается, мисс Нэнси опять подобрела к мистеру Годфри, — сказал Бен. — Нынче он ходит не такой пришибленный. Вот смотрите, танец кончился, и мистер Годфри уводит ее посидеть. Это, ей-богу, похоже на любовь.
Причина, по которой Годфри и Нэнси пришлось уйти из круга танцоров, была вовсе не любовная, как предполагал Бен. Из-за тесноты в танцевальном зале с платьем Нэнси произошла беда: спереди оно было достаточно коротким для того, чтобы видна была ее изящная ножка, но сзади достаточно длинным, чтобы попасть под тяжелый сапог сквайра; шов у талии распоролся, что, разумеется, очень огорчило Нэнси и встревожило Присциллу. Мысли девушки могут быть поглощены любовными сомнениями, но не настолько, чтобы она оставалась нечувствительной к нарушениям порядка. Как только окончилась фигура танца, Нэнси, густо покраснев, сказала Годфри, что должна пойти и посидеть где-нибудь в сторонке, пока к ней не придет Присцилла. Сестры уже шепотом обменялись несколькими словами и многозначительным взглядом. Ни по какой менее существенной причине Нэнси не осталась бы с Годфри с глазу на глаз. Что же касается молодого человека, то он чувствовал себя таким счастливым и пребывал в таком упоении от чудесного, долгого контрданса с Нэнси, что при виде ее смущения осмелел и хотел сразу повести ее, не спросив даже разрешения, в соседнюю маленькую гостиную, где были приготовлены столики для карт.
— О нет, благодарю вас, — холодно сказала Нэнси, как только поняла, куда он ее ведет, — не сюда. Я подожду Присциллу здесь. Простите, что заставила вас прервать танцы и причинила вам беспокойство.
— Ну что вы, вам будет там гораздо удобнее, — сказал находчивый Годфри. — Я оставлю вас одну, пока не придет ваша сестра, — равнодушным тоном добавил он.
Предложение было разумное и соответствовало желанию Нэнси. Почему же у нее мелькнуло чувство легкой обиды, когда мистер Годфри его высказал? Они вошли, и она села в кресло у одного из столиков, приняв самую чопорную и неприступную позу.