Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело]

Элиот Джордж

Бледное лицо Марнера вспыхнуло от новой тревоги. Его разум был не в состоянии одновременно осознать слова Долли и приготовить достойный ответ.

— Мне кажется, — продолжала она, — что бедная малютка не была крещена. Об этом необходимо тотчас поговорить с пастором. И если вы не возражаете, я сегодня же посоветуюсь с мистером Мэси. Ибо случись что-нибудь с ребенком, а вы, мистер Марнер, не сделали всего, что нужно, чтобы уберечь малютку от беды, например не привили ей оспы, — это будет вам вечным укором в вашей земной жизни. И сомневаюсь, легко ли будет на том свете человеку, который не исполнил своего долга перед беспомощным ребенком, посланным ему небом.

Долли намеренно замолкла, ибо она говорила под внушением своей простой веры и ей очень хотелось

знать, произвели ли ее слова должное действие на Сайлеса. Он был смущен и встревожен, так как не знал, как понять выражение Долли: «не была крещена». В среде баптистов ему довелось видеть только обряд обращения в христианство взрослых людей.

— Что вы хотите сказать словами: «не была крещена»? — наконец робко спросил он. — Разве без этого люди не будут добры к ней?

— Боже! Боже! — воскликнула Долли со смешанным чувством возмущения и сострадания. — Неужели у вас никогда не было ни отца, ни матери, мастер Марнер, которые научили бы вас читать молитвы, говорить хорошие слова и совершать добрые поступки, охраняющие нас от беды?

— Да, — тихо сказал Сайлес, — мне знакомо все это, было знакомо. Однако у вас здесь все по-другому, ведь моя родина далеко отсюда. — Он помолчал, затем добавил более решительным тоном: — Но для этого ребенка я готов сделать все, что можно. Я постараюсь делать все, что вы мне посоветуете, раз вы считаете, что так нужно в этих краях и что это послужит малютке на пользу.

— Ну, тогда, мастер Марнер, — сказала Долли, внутренне ликуя, — я попрошу мистера Мэси поговорить об этом с пастором, а вы должны выбрать для ребенка имя, потому что во время крестин полагается нарекать дитя.

— Мою мать звали Гефсиба, — сказал Сайлес, — и такое же имя в честь матери носила моя маленькая сестренка.

— О, это трудное имя, — сказала Долли. — Боюсь, что даже не христианское.

— Это библейское имя, — сказал Сайлес, припоминая прошлое.

— Значит, не годится мне возражать против него, — сказала Долли, немало удивленная осведомленностью Сайлеса по части священного писания. — Я не училась в школе и плохо запоминаю слова. Мой муж, помоги ему боже, говорит, что я всегда путаю рукоятку с ручкой, он-то сметливый. Но ведь, наверно, не с руки было величать вашу сестренку таким трудным именем, когда случалось сказать что-либо маловажное. Не так ли, мастер Марнер?

— Мы звали ее Эппи, — промолвил Сайлес.

— Ну что ж, если нет ничего грешного в сокращении имен, так будет гораздо лучше. Я пойду сейчас, мастер Марнер, и еще до вечера постараюсь договориться о крестинах. Желаю вам всего хорошего, — я верю, что счастье придет к вам, если вы исполните свой долг перед сироткой. И не забудьте насчет прививки. А что до стирки ее вещичек, об этом не беспокойтесь: я постираю их вместе с моим бельем. Ну, какой ангелочек! Вы позволите мне привести на днях моего Эрона? Он покажет крошке свою маленькую тележку, — ему отец сделал, — и черного с белым щенка — мальчик учит его служить.

Ребенка крестили, потому что пастор решил, что лучше дважды крестить девочку, чем ни разу. По этому поводу Сайлес, почистившись и принарядившись, впервые появился в стенах церкви и принял участие в обряде, который его соседи считали таким священным. На основе того, что он увидел или услышал здесь, он не мог отождествить религию Рейвлоу со своей прежней верой. Может быть, это удалось бы ему в прежней жизни, и для этого потребовалось бы не простое сравнение идей и слов, а чувство, сильное и глубокое, способное откликаться на то, что было для Сайлеса ново. Но это чувство уже долгие годы дремало в его душе. У него не было своего мнения об обряде крестин и об обязанности посещать церковь, но ему было довольно того, что Долли находит то и другое полезным для девочки. Таким образом, по мере того как шли недели и месяцы, ребенок создавал все новые и новые звенья связи между жизнью ткача и его соседей, которых он до сих пор всячески сторонился. В отличие от золота, которое ничего не требовало, но допускало поклонение только в полном одиночестве, золота, которое было скрыто

от дневного света, оставалось глухим к пению птиц и не отзывалось ни на какие оттенки человеческого голоса, Эппи была созданием, которое каждую минуту чего-то требовало, желания которого непрерывно росли, которое искало и любило дневной свет, звуки и движения всего живого, созданием, которое до всего должно было дотронуться, во всем видело новый источник радости и вызывало на ласку всех, кто только смотрел на нее. Золото приковывало мысли Марнера к одному заколдованному кругу, а Эппи была существом, созданным из перемен и надежд, и они заставляли его мысли рваться вперед, увлекая к тому новому, что придет с годами, когда Эппи поймет, как ее любит отец ее Сайлес. И он искал прообразов этого будущего в узах и чувствах, скреплявших семьи соседей. Золото требовало, чтобы он все больше и больше времени сидел за работой, и делало его глухим и слепым ко всему, что было вне монотонного стрекотания его станка и однообразного повторения узора ткани, а Эппи звала его прочь от станка, и теперь он уже думал о каждой минуте отдыха как о празднике. Своей юной жизнью она согревала его душу и пробуждала его чувства, заставляя радоваться даже жалким прошлогодним мухам, выползавшим на раннее весеннее солнышко, потому что им радовалась она.

А когда солнце стало светить ярче и уже пригревало так, что луга покрылись желтыми цветами, в жаркий полдень, а иногда и под вечер, когда от изгородей ложились длинные тени, можно было видеть, как мимо каменоломни с непокрытой головой проходил Сайлес, держа на руках Эппи. Он усаживался где-нибудь на приглянувшемся ему пригорке, а Эппи бродила по лугу, собирая цветы и беседуя с крылатыми существами, радостно жужжавшими над яркими лепестками. Она ежеминутно напоминала о себе возгласами «папа, папа» и подбегала к нему с сорванным цветком.

Заслышав писк какой-нибудь пташки, Эппи настораживала ушко, и Сайлес научился доставлять ей удовольствие, прикладывая палец к губам в знак молчания, чтобы выждать, не повторится ли тот же звук. А тогда девочка закидывала головку и гукала с торжествующим смехом. Подолгу сидя на лугу, Сайлес вновь начал искать когда-то знакомые ему травы, и когда листья с их неизменным рисунком лежали у него на ладони, его окутывал рой воспоминаний и он робко спасался от них в маленьком мирке Эппи, который не подавлял его ослабевшего духа.

По мере того как разум ребенка обогащался все новыми и новыми познаниями, разум Сайлеса все чаще и чаще погружался в воспоминания. И по мере того как распускалась маленькая жизнь, душевные силы Марнера, оцепеневшие в холодной и тесной темнице, тоже распускались и крепли.

Это влияние должно было расти с каждым годом: призывы, волновавшие сердце Сайлеса, становились все яснее и требовали более членораздельного отклика. Образы и слова приобретали более четкое значение для зрения и слуха Эппи, и своим «папа, папа» она все более властно требовала внимания и объяснения. К тому времени, когда Эппи исполнилось три года, она начала проявлять большую склонность к проказам, изобретая искусные способы обманывать проницательность и бдительность Сайлеса, испытывая его терпение и причиняя ему бездну хлопот. Бедный Сайлес совершенно не знал, как поступать в таких случаях, не решаясь на меры, несовместимые с его понятиями о любви. Долли Уинтроп говорила, что он должен наказывать Эппи и что нельзя воспитать ребенка, не причиняя ему изредка легкую и безвредную боль.

— Конечно, есть еще одно наказание, которое вы можете испробовать, мастер Марнер, — задумчиво добавила Долли. — Вы можете разочек запереть ее в чулан с углем. Так я делала с Эроном. Я очень баловала моего младшего и не могла шлепать его. Конечно, сердце у меня не выдерживало, чтобы он оставался в чулане больше минуты, но и этого было достаточно, чтобы он успокоился; а потом уж оставалось только вымыть его да переодеть. В общем, это наказание не хуже розги. Предупреждаю вас, мастер Марнер, скорей выбирайте то, что вам больше по душе, шлепки или чулан, иначе она станет такой своевольной, что сладу с ней не будет.