Саймон говорит
Шрифт:
— Я никого, на ночь глядя, вскрывать не буду! — заявила Варвара Ростиславовна, потыкав пальцем в окно. — На дворе уже темень непроглядная.
— Я могу, — тихонько предложила Мария.
Старуха с изумлением уставилась на свою дочь.
— Маша, ты с ума сошла? Какое вскрытие?
— Ты сама говорила, что нам нужно больше практики в хирургии, — вдруг заупрямилась та. — Когда еще такой случай представиться?
— Говорила, но…
— Стоп! — прервал спор мутант, пытаясь предотвратить назревающий семейный конфликт. — Честно говоря, не вижу особой необходимости во вскрытии. К тому же вы не судмедэксперты, и оборудование у вас подходящее вряд ли имеется. Нужную информацию мы уже получили, остаётся только её обдумать.
— Вот идите и обдумывайте! —
В итоге, через пять минут тело Ненаша было на столе, Мария убежала домой за хирургическими инструментами, а мужики оказались на улице, с некоторым изумлением глядя на захлопнувшуюся перед носом дверь.
— Неожиданно, — задумчиво подвёл итог Саймон.
— Знаешь, что-то я теперь Машку больше Варвары бояться стал, — пожаловалсяПетрович.
В этот момент дверь в сени распахнулась и в проёме показалась голова Варвары Ростиславовны:
— За результатами вскрытия завтра с утра ко мне домой зайдете, — сварливо проговорила она. — Заодно выдам тебе, Петрович, мазь одну хорошую, чтобы фингалом своим не светил.
И дверь снова захлопнулась.
***
Посчитав расследование на сегодня законченным, Огр выдал Петровичу обещанный рубль и направился к «ТРАКТИРУ». Поначалу он опасался, что неугомонный старик увяжется следом, но, похоже, сегодняшние события утомили и его. Проводив начальство до площади, он пожал руку мутанту и побрёл домой.
Вернувшись в корчму, Саймон мрачно оглядел всё еще переполненный зал, и быстро поднялся наверх, провожаемый множеством любопытствующих взглядов. Сидя в комнате, он еще несколько часов пытался сопоставить известные факты и набросать план дальнейших действий. Прервался только на несколько минут, чтобы быстро заглотить ужин, который Катерина принесла на подносе.
Картина складывалась безрадостная. Ненаш был сволочным ублюдком, которого одна половина деревни просто не любила, а вторая — искренне ненавидела. Этот факт мут почерпнул как из собственного опыта, так и со слов Петровича, который охотно поделился биографией убиенного. Началось всё с печального события — та самая хворь, что унесла в свое время родителей Мирославы, жестче всего обошлась именно с семьей Василия. Фактически, из большой семьи в живых осталась только Смеяна с младшим сыном, которому на тот момент не исполнилось и года. Однако маленькая темноволосая женщина, которую до сих пор видели исключительно с добродушной улыбкой на губах, не сдалась. Отказалась переехать к сестре в соседнюю деревню, не стала приживалой у дальних родственников покойного мужа — осталась в опустевшем доме, таща на себе всё хозяйство.
Не удивительно, что Василий с детства рос отнюдь не в достатке, но в атмосфере бесконечной любви и обожания. Некоторые тут могли бы воскликнуть: «Да понятно, что в таких условиях могло вырасти!». И были бы неправы. Как Смеяна боготворила единственного оставшегося ребёнка, так и Ненаш в ответ души не чаял в своей матери. С малых лет помогал по хозяйству, никогда не перечил и не требовал подарков. Проблема была в другом. Во-первых, мальчонка не признавал никого, кроме матушки, считая всех остальных людей чуть ли не врагами. А во-вторых, он обладал не только живым умом и богатым воображением, но и оказался весьма не сдержанным на язык. При этом жертвой малолетнего острослова становился любой житель Перловки, независимо от возраста и пола.
Поначалу, взрослых это забавляло — уж больно потешно выглядел маленький мальчик, бросающийся по поводу и без повода на защиту своей матери. Сверстникам же родители обязательно объясняли, что Васеньке сейчас тяжело, поэтому обижать его нельзя. Что пройдёт время и он перестанет обижать других. Однако год проходил за годом, а Ненаш и не собирался успокаиваться. Насмешки становились только злее, изощрённее и били в самые больные места. Взрослые перестали умиляться и всё чаще приходили к Смеяне с требованиями приструнить сына. Та чуть
Дети же вели себя более… прямолинейно. Убегать или, что более актуально, прикусить язык, Васька отказывался принципиально, а потому драться научился довольно рано. Дрался отчаянно, пуская в ход не только кулаки и ноги, но и зубы и любые предметы, что попадались под руку. Потому били его скопом, вбив в непутёвую голову еще одну мысль — обидчиков надо отлавливать по одному.
Неизвестно, чем бы закончилось данное противостояние, но в годы, когда Ваське исполнилось семнадцать лет, Смеяна тихо ушла из жизни. Ненаш похоронил мать и некоторое время ходил, словно пришибленный, позабыв про насмешки и драки. Взрослые опять жалели внезапно осиротевшего паренька и даже предлагали помощь, но… Но прошло немного времени, как он принялся за старое. Более того, когда сдерживающий фактор пропал, Василий словно сорвался с цепи. Не проходило и недели, чтобы в деревне опять не случилось драки — обязательно с его участием. Приходилось вмешиваться старосте и отцу Никодиму, который только успел принять сан, спасая малолетнего острослова от расправы. Сам Ненаш на разговоры с представителями, как власти, так и церкви, плевать хотел. За что периодически попадал в Погреб на два-три дня. Впрочем, это лишь научило его другой сомнительной мудрости — мстить обидчикам надо так, чтобы потом не опознали.
Вполне возможно, при таком образе жизни, рано или поздно Василию таки проломили бы в очередной драке черепушку, но буквально через год случилось нечто совсем из ряда вон выходящее — полыхнул хлев одного из его обидчиков. Сам обидчик внезапно припомнил, что видел шатающегося неподалеку сироту и вот уже к дому подозреваемого шагает отряд мужиков и баб со старостой во главе. Однако попытки приструнить распоясавшегося хулигана к успеху не привели — в ответ на все обвинения он только обидно расхохотался, обругал всех нехорошими словами и даже пальнул в воздух из старенького ружья. Последнее особенно возмутило присутствующих, поэтому, после непродолжительной борьбы, Ненаша повязали и запихнули в Погреб на две недели. После того, как парень вышел на свободу, он заявился к старосте домой, продал всю скотину практически за бесценок, собрал вещи и пешком ушёл в город, даже не дожидаясь оказии.
После ухода Васьки, вся Перловка вздохнула с облегчением. Более того, когда выяснилось, что хлев полыхнул вовсе не по вине Ненаша, а исключительно потому, что один оболтус стащил у отца папиросы и не нашёл ничего умнее, как учиться курить возле заготовленного скотине сена, никто не побежал разыскивать сироту в городе, чтобы извиниться и привести его обратно. Даже Иван Фёдорович и отец Никодим брезгливо морщились, предпочитая не вспоминать юного острослова.
Но спустя еще год, ближе к зиме, Василий вернулся. «Поохотиться» — как он объяснил ошалевшим соседям и старосте, которые уже вычеркнули его из своей жизни. Между походами в лес за пушниной (как выяснилось, именно это парень подразумевал под словом «поохотиться»), Ненаш сиживал в «ТРАКТИРЕ», где продолжал подкалывать и задирать мужиков. К счастью, жизнь в городе всё-таки его пообтесала, а потому шуточки стали тоньше и не всегда приводили к мордобою. Собственно, именно в тот год он и заработал своё прозвище, когда в ответ на замечание:
— Ты прям совсем городской стал. Не наш, какой-то…
Захмелевший Васька ехидно ответил:
— Ваши — это те, кто по колено в навозе коровам хвосты крутят?
За что тут же получил в морду и новую кличку, которая приклеилась к нему намертво.
Когда сезон закончился, Ненаш собрал добычу и с первой возможностью отбыл обратно в Энергетик. С тех пор цикл исправно повторялся — поздней осенью Василий приезжал добывать пушнину, весной оправлялся обратно в город. Пока кто-то этот круг не прервал, ткнув в мужика ножницами, а затем разодрав грудную клетку в мелкие клочки.