Сбежавший нотариус
Шрифт:
— Вы сомневаетесь? — спросил он, увлекаясь безумной идеей, мелькнувшей в его голове. — Пойдемте! — И художник направился к своему кабинету-обсерватории, сопровождаемый Морером.
Прежде чем объяснить доктору, в чем дело, Либуа решил сам посмотреть, что происходит в покоях Венеры, и прильнул к телескопу. Завтрак близился к концу… Госпожа Вервен все в том же костюме сидела теперь на коленях у любовника и ела вишни из его рук. Это была идиллия, если угодно, но идиллия, говорившая отнюдь не в пользу супружеской верности господина Монжёза, чьи глаза пылали
— Вы думаете, что маркиз так часто ездит в Париж по делу о наследстве тестя? — обратился к доктору Либуа.
— Да, все его время уходит на посещения банков, адвокатов, чиновников министерства…
— Какая наивность! — воскликнул художник и, подведя Морера к телескопу, прибавил: — Посмотрите и скажите мне, что за адвокат сейчас беседует с моим приятелем Монжёзом!
Доктор наклонился к прибору, но едва он успел взглянуть, как отскочил в испуге.
— Что? Вы видели? — спросил Поль, принимая испуг Морера за удивление при виде неверности образцового мужа.
— Да-да, это она! — воскликнул наконец Морер в полном изумлении.
— Она? Кто она? — повторил художник.
— Женщина, которая находится с маркизом, — это она, я узнаю ее.
— А, так вы уже встречались с госпожой Вервен?
— Она называет себя госпожой Вервен?
— Псевдоним, без сомнения. А вам известно ее настоящее имя? — спросил Либуа, жаждавший узнать о прошлом прекрасной блондинки.
Морер воззрился на художника с удивлением.
— Так вы в самом деле не знаете, кто эта женщина?
— Нет, скажите!
— Это жена Генёка.
— Черт возьми! — вскрикнул художник, подскочив на месте.
Он тотчас вспомнил все, что слуга рассказал о бешенстве садовника, этого свирепого зверя, раздавившего ему нос, когда он вздумал воспротивиться его уходу. Теперь Либуа понял все. Генёк, которого он запер в своей обсерватории, от нечего делать стал смотреть в телескоп и увидел любовников за столом. Тогда, вне себя от ярости, он бросился вон из дома, чтобы предаться мщению.
— Черт возьми! — воскликнул художник, мурашки пробежали у него по телу, и он в ужасе произнес: — В таком случае бедному Монжёзу придется худо!
— Надо защитить его, — предложил Морер, также убежденный в страшной опасности, грозившей маркизу.
— Теперь уже поздно! Генёк опередил нас… Мы не успеем, — в отчаянии проговорил художник.
Вдруг лицо его прояснилось, и он расхохотался:
— Какой же я, однако, идиот!
И в самом деле! Да, Генёк увидел любовников и в первом порыве безумной ярости ринулся мстить им. Но куда он пойдет? Либуа вспомнил те три долгих дня, в течение которых он безуспешно ходил по улицам, отыскивая окно белокурой красавицы. Как ни был совершенен телескоп, он не мог сообщить адреса блондинки.
— Садовник будет разыскивать их по меньшей мере дней пять или шесть, — сказал художник Мореру.
— В таком случае мы успеем предупредить маркиза об опасности.
— Отправимся сейчас же, чтобы не терять времени, — предложил Либуа.
Но прежде он решил еще раз
— Полюбуемся же на лицо человека, который и не подозревает, какой удар готовит ему судьба.
Художник с беспечным видом наклонился к прибору, с помощью которого десять минут назад видел двух возлюбленных, счастливых и беззаботных.
— Ого! — вдруг пробормотал он, отшатнувшись и побледнев от ужаса.
— Что же, идемте! — позвал художника Морер, остановившись у двери.
— Слишком поздно! — простонал Либуа.
Новое зрелище не походило на прежнее: вместо любовников за столом он увидел двух сержантов, высунувшихся из окна. Один, протянув руку, показывал другому во двор. Уборная была заполнена неизвестными людьми.
— Как слишком поздно? — повторил Морер и, встревоженный, вернулся назад.
— Да, Генёк, похоже, уже нашел маркиза!
— Но вы говорили, что ему нужно будет дней пять или шесть, чтобы отыскать квартиру, — возразил доктор.
Вместо ответа Либуа молчал, по-видимому, раздумывая о том, каким образом садовник так быстро добрался до маркиза. И теперь помогла ему память. Он вспомнил первый вечер, проведенный им в Кланжи, когда они в саду, сидя на скамейке, беседовали с маркизом. Монжёз, заслышав шум в кустах неподалеку, поднялся с места и спросил: «Кто тут?» На что Генёк ответил, что он пришел закрыть рамы парников перед грозой. Садовник, подслушивая их разговор, чтобы узнать что-нибудь о Ренодене, по-видимому, слышал исповедь маркиза относительно госпожи Вервен. Слышал он и ее адрес.
«Когда он увидел свою жену и маркиза, то вспомнил подслушанный разговор… и направился прямо туда», — подумал Либуа.
— Боюсь, что госпожа Монжёз стала вдовой! — заметил он вслух.
Художник хотел побежать на улицу Кастеллан, чтобы узнать подробности о драме, которая там разыгралась, но решил быть осторожнее.
«К чему мне совать туда нос? Ну представлюсь я полицейским как друг покойного маркиза. Тогда они спросят мое имя и фамилию, закидают вопросами, а потом вызовут свидетелем в суд. Я себя знаю, я не умею говорить перед публикой, собьюсь, и судьи с досады приговорят меня к пяти годам тюремного заключения за ложные показания. Итак, самое лучшее и благоразумное — прибыть вечером на вокзал. Если маркиз не явится, я сяду в вагон, вернусь один в Кланжи, сделаю вид, будто предполагал, что маркиз раньше меня возвратился домой, и буду следить за развитием событий».
Вот программа действий, которую наметил себе Либуа. Горе одних приносит радость другим, так случилось и теперь. Когда Либуа с горестью произнес вышеприведенные слова, луч радости блеснул в глазах доктора, и он, не сдержавшись, воскликнул:
— Лора свободна!
— Значит, вот о чем вы думаете, узнав о смерти Монжёза!.. Черт возьми! Вы уж очень торопитесь занять место покойного, надеть, как говорится, его башмаки.
Это тривиальное выражение, уподоблявшее госпожу Монжёз паре башмаков, заставило доктора опомниться.