Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина
Шрифт:
— Нарвались!!! Командир, десять часов вниз по склону, танки, не меньше роты! Отходи, Компьютер!!! Отходи!!!
Было слышно, как задолбил спаренный пулемёт, снова гулко бабахнула пушка. В эфир врывалась неразборчивая чужая речь, какие–то «альфа», «браво», «чарли». Кто–то истерически визжал «Йаху!!!»
— Пиндосы!!! – прорычал командир, взревев дизелем, и всем стало не до переживаний. – Берёза, Тунгус, третий взвод – высоту; остальные – за мной! Бэшка, Компьютер – держаться!
Снова резко бабахнуло, кто–то замысловато выматерился – кажется, Компьютер, и это было странно — слышать от него мат…
— Бей, бей суку!!! – оглушительно
Танки в молчании неслись напролом через жидкий лесок, с ненавистью сшибая деревья. Хлестали по броне ветви. Командир вёл чётко, безошибочно, как автомат – спускались, карабкались, переваливали, перепрыгивали — вперёд, вперёд! В эфире по–прежнему стоял треск стрельбы, и кто–то опять визжал «Йаху!!!»
— Всё… траки… — тоскливо просипел Компьютер. Было отчётливо слышно, как он с надрывом дышит.
— Отползай!!! – орал Бэшка. – Н–на, гнида!!!
— Не могу, — ответил Компьютер, уже совершенно спокойно. – Уходи.
— Трос!!! Трос готовь!
— Дурень! Уходи!..
Баханье пушек слышалось уже совсем рядом, и что–то очень сильно рвануло.
— Н–на, гнида!!!
— Йаху!!!
И тут Бэшка болезненно айкнул, а через секунду — ещё раз…
…Впереди открылась излучина реки – точно такая же, как на которой отдыхали пять минут назад. Стелился дым, ревели двигатели, вспыхивал огонь.
Компьютер, закопчённый, с красными пятнами грунтовки и сорванной взрывом боекомплекта башней, догорал. Чуть ближе дымились три чужака, глядя в разные стороны, уткнув в землю стволы.
А ещё ближе расстреливали неподвижного Бэшку.
Расстреливали вдесятером, встав веером. Как учили, как на полигоне, по очереди — с колена, лёжа, под башню, в борт. Кто–то по–прежнему после каждого выстрела в экстазе визжал «Йаху!». Бэшка молча горел, вздрагивая от попаданий. А неподалёку кого–то заботливо эвакуировали; молотил лопастями «ирокез» с красными крестами. Всё было красиво, правильно, аккуратно — как набор солдатиков из коробочки…
Бой был коротким. Вернее, боя–то уже никакого и не было… Только Тунгус угрюмо пролаял: «Вижу ударный вертолёт «ирокез»!» — и срезал его очередью.
Когда домчались до Бэшки, всё уже кончилось. Перед Бэшкой веером стояли вражеские танки – мёртвые.
Мёртвые — все, как один. С виду абсолютно невредимые – но мёртвые, как мистическим проклятием сражённые. Десять Т–72 — точно таких же, как подбежавшие наши. С импортными нашивками и обозначениями, в пижонском пустынном камуфляже… Люки настежь. И сам Бэшка, их близнец, только обгорелый до неузнаваемости, чёрный, осевший на брюхо…
И – всё… Снова мирно блестела на солнце речка, и леденил броню чистый горный ветерок, унеся дым и смрад. Ватная горная тишина съела все звуки… Как не было войны – красота и покой; наслаждайся и радуйся жизни, пока движок молотит…
В скорбном молчании, бережно подтащили Компьютера — страшного и скрюченного.
Закурили.
— Так они и не увидели своего «абрашку»… – наконец, сказал старик «пятьдесят пятый» горестно, дотронувшись до остывающего борта Бэшки. — Парни, парни…
Командир постоял ещё несколько секунд — как всегда, аккуратный и подтянутый – потом молча развернулся, подкатил к Тунгусу, уже спустившемуся с высоты, и принялся что–то выпытывать вполголоса.
— Я не видел, что он санитарный… — отвирался Тунгус заунывным голосом, угрюмо глядя в сторону. – Я читал… Я учил… Там было написано: «ирокез» — ударный вертолёт… Я так и доложил по радио — вижу ударный
Командир что–то тихо сказал, и Тунгус вдруг вытянулся и обрадованно залопотал:
— Так точно! Я думал, это крест, как на их флаге!..
— Вот тебе и бой, — в сердцах сплюнул кто–то. — С викторией, мля, славяне…
Снова стало тихо — только ветер шелестел травинками.
— Мы не дрались, — ясным голосом, не оборачиваясь, ответил Командир. — Дрались Бэшка и Компьютер. Значит, победили они. Это был их бой.
— И хватит об этом, — совсем севшим голосом добавил прапор. Мрачно бренча инструментами, он полез снимать с мёртвых врагов тепловизоры.
Все угрюмо стояли и думали — как же это так, как такое может быть — брошенные танки… Танк может чувствовать — не так, как люди, но может. Он умеет обижаться, ненавидеть, может любить, даже бояться – одного не умеет: удивляться. И уж тем более — удивляться до оторопи. Но сейчас… Это было непонятно, противоестественно — подло, наконец! В это не верилось. Оказывается, смерть бывает не только в ударе и взрыве — но и вот так, когда ветер гуляет в распахнутых люках… Оказывается, война бывает не только до победы — а ещё когда убил и сбежал. Оказывается, можно предать всех и вся – предков, товарищей, даже свой танк — и всё равно это будет война, а предавшего кто–то назовёт воином. Проклятая война, в которой настоящего врага ты даже не увидишь — и не потому что он высоко за облаками — а потому что сначала придётся драться с бывшими своими, которых подговорили против тебя, вцепившись друг другу в глотку…
За чью–то уютную любовь к деньгам.
За Родину.
Вот две правды об этой войне. Вернее, одна.
— — — — — — -
Приключения Залепищева, или кому завидуют богатые.
Богатым все завидуют, и оттого ненавидят. Это известно любому богатому.
А ведь разбогатеть совсем несложно — что бы ни говорили лентяи и завистники! Это тоже — хорошо известно любому богатому. Главное — иметь эту цель; упорно, самозабвенно и трудолюбиво стремиться, растить и терпеливо лелеять мечту. Это главное. А завистники, между тем, даже не пытаются! Как же можно разбогатеть, не пытаясь, не стремясь к богатству, не любя деньги всей душой? Поэтому они и бедны. Надо быть достойным богатства — и тогда оно немедленно придёт. Вот и весь секрет.
Доказательств требуете? Пожалуйста: вчера отчим подарил Залепищеву на день рождения деньги — восемнадцать новеньких гладких пятисотевровых купюр, и Залепищев стал богатым. Видите — ничего сложного. Ибо капитал неустанно рыщет, куда быть вложенным, ищет устремлённых, инициативных и эффективных. Вступайте в клуб богатых; забудьте, наконец, про бедность!
Купюры, жёсткие, как крылья майского жука, переливались радужными голограммами, мистически просвечивая чистыми водяными знаками. «Мы — безраздельно твои» — шуршали они. Они сладко нашёптывали тысячи сокровенных обещаний, от них исходила сдержанная сила, аккумулированная энергия тысяч человеко–часов. Множество людей, из самых разных уголков мира, вырабатывали эти человеко–часы — ради краткого обладания ими — и Залепищев был на седьмом небе, полночи созерцая и изучая подарок. Наконец, он заботливо уложил деньги в «Макроэкономику» Сакса (да–да, он теперь студент Финэка!) - и счастливо заскрипел пружинами кровати, мягко подхватившей его тело — молодое перспективное тело будущего хозяина жизни.