Сборник 10 В МГНОВЕНИЕ ОКА
Шрифт:
— В самом деле, почему? — Зелда вгляделась в бескрайнюю, почти отвесную мглу, где, скорее всего, маячили тени, а меж ними, быть может, неуклюже громоздилось пианино.
— Если я права, — сказала Белла, — и если ты со мной согласна, нам остается только одно…
— Нам с тобой?
— Ну да, кому же еще? Тише. Пойдем-ка.
Они сошли на ступеньку ниже. В тот же миг тут и там начали вспыхивать окна. Где-то раздвинули входную решетку и негодующе закричали в ночь:
— Безобразие!
— Что там за грохот?
— Вам известно,
— Господи, — зашептала Белла, — теперь их услышали все без исключения!
— Этого еще не хватало! — Зелда стала озираться по сторонам. — Так можно все испортить!
— А вот я сейчас полицию вызову! — Наверху яростно хлопнула оконная рама.
— Ох, — выдохнула Белла, — не дай бог, нагрянет полиция…
— Ну и что?
— Все пойдет насмарку. Если кто и должен им сказать, чтобы они передохнули и не шумели, так это мы с тобой. Мы их не обидим, верно?
— Само собой разумеется, но…
— Никаких "но". Держись за меня. Идем.
Внизу все так же переговаривались два голоса, пианино заходилось в икоте: подруги осторожно спустились на ступеньку ниже, потом еще на одну, у них пересохло во рту, сердца колотились как бешеные, а непроглядная тьма пропускала лишь слабый свет фонаря у подножия лестницы, но он был так далеко, что загрустил в одиночестве, дожидаясь, пока запляшут тени.
Окна хлопали одно за другим, скрежетали дверные решетки. Того и гляди, сверху могла обрушиться лавина досады, протестующих криков, а то и выстрелов, готовая безвозвратно смести все и вся.
С этой мыслью подруги крепко обнялись, но обеих так зазнобило, что, казалось, каждая решила вытрясти из другой нужные слова в противовес чужому гневу.
— Зелда, не молчи, скажи им хоть что-нибудь.
— Что тут скажешь?
— Да что угодно! Они обидятся, если мы не…
— Они?
— Ты знаешь, о ком я. Надо их поддержать.
— Ладно, будь по-твоему. — Зелда опустила веки и замерла, подбирая слова, а потом выговорила: — Привет.
— Громче.
— Привет, — окликнула она, сначала тихонько, потом чуть громче.
Под ними впотьмах зашуршали тени. Один голос сделался решительнее, второй увял, а пианино затренькало на арфе своих невидимых струн.
— Не бойтесь, — продолжала Зелда.
— Умница. Давай дальше.
— Не бойтесь, — осмелев, повторила Зелда. — Не слушайте этих крикунов. Мы вас не дадим в обиду. Это же мы! Я — Зелда, только вряд ли вы меня помните, а это Белла, мы вас знаем тыщу лет, с раннего детства, и всегда вас любили. Время ушло, но мы решили вам сказать. Мы полюбили вас, когда впервые увидели в пустыне, а может, на корабле с привидениями, или когда вы торговали вразнос рождественскими елками, или в автомобильной пробке, когда вы отдирали у машин фары — и любим вас по сей день, верно я говорю, Белла?
Мрак выжидал, притаившись внизу.
Зелда ткнула Беллу в плечо.
— Да, верно! — воскликнула
— Просто сейчас ничего больше в голову не приходит.
— Но ведь и этого достаточно, да? — Белла взволнованно подалась вперед. — Правда достаточно?
Ночной ветерок шевелил траву и листья по обеим сторонам лестницы, а тени, застывшие было внизу, по бокам заколоченного ящика, теперь смотрели наверх, на двух женщин, которые почему-то расплакались. Первой не выдержала Белла, но когда Зелда это почувствовала, у нее тоже покатились слезы.
— Так вот. — Зелда сама удивилась, что не утратила дара речи, но продолжила наперекор всему: — Мы хотим, чтоб вы знали: вам нет нужды сюда возвращаться. Нет нужды карабкаться в гору и ждать. Вот что мы хотим сказать, понимаете? Чтобы услышать такие слова на этом самом месте, вы и приходили сюда по ночам, и взбирались по лестнице, и втаскивали наверх пианино, в том-то все и дело, других причин нет, правильно? Наконец-то мы с вами встретились: теперь все сказано напрямик. Спокойно отправляйтесь на отдых, друзья мои.
— Счастливо тебе, Олли, — добавила Белла грустным-грустным шепотом. — И тебе, Стэн, Стэнли.
Прячась в темноте, пианино негромко помурлыкало струнами, скрипнуло старой древесиной.
И тут произошло самое невероятное. Во тьме раздались чьи-то вопли, деревянный ящик загрохотал по склону, пересчитывая ступеньки и отмечая аккордом каждый удар; он кувыркался и набирал скорость, а впереди неслись сломя голову два неясных силуэта: они удирали от взбесившегося музыкального зверя, голосили, спотыкались, орали, проклинали судьбу, взывали к небесным силам, а сами катились ниже и ниже, оставляя позади четвертый, шестой, восьмой, десятый десяток ступеней.
Тем временем на середине лестницы, в ночи, прислушиваясь, ловя каждое движение, вскрикивая, обливаясь слезами и хохоча, поддерживали друг дружку две женщины, у которых перехватывало дыхание, когда они пытались разглядеть — и почти верили, что разглядели — как три очертания скатывались по ступенькам, как улепетывали два силуэта, толстый и тонкий, как пианино с ревом прыгало за ними по пятам, не разбирая дороги, как внизу, на тротуаре, одинокий фонарь внезапно погас, будто сраженный, а тени кувырком полетели дальше, спасаясь от хищных зубов-клавиш.
А подруги, оставшись вдвоем, смотрели вслед и смеялись до упаду, чтобы потом залиться слезами, и рыдали, чтобы потом рассмеяться, но вдруг лицо Зелды исказилось от испуга, словно рядом прогремел выстрел.
— Что я наделала! — закричала она в панике, ринувшись вперед. — Подождите, я не то сказала, мы не хотели… не исчезайте! Просто удалитесь, чтобы соседи могли выспаться. Но раз в год… слышите? Раз в год, ночью, ровно через двенадцать месяцев и потом каждый год, непременно возвращайтесь сюда, договорились? И не забудьте свой ящик, а уж мы с Беллой — подтверди, Белла! — встретим вас на этом самом месте.