Сборник из восьми коротких романтичных историй
Шрифт:
Она лежала на пассажирском сиденье, когда он уезжал, нераспечатанная, фотографии не были видны.
Он прислонился к бутылке с кетчупом в закусочной, пока Джейк ел свой бургер, фотографии до сих пор остаются загадкой.
Джейк уставился на пакет, потягивая кофе, напрягая волю, чтобы освободить образы. Он так долго бежал от них, от боли того, что было внутри, что теперь боялся открывать. Боялся, что сломается, увидев ее лицо, что закричит на весь мир, когда вернется ее призрак, свежий и
Он слишком долго бежал. Он был уставшим.
Джейк вздохнул и открыл конверт, опрокинув его, чтобы фотографии высыпались на стол.
Когда он посмотрел вниз, его глаза затуманились густыми слезами. Каждая фотография была с ним. Каждый снимок был случайным моментом, которым он поделился с Мэгги, но все с ее точки зрения; все угол его. Его улыбка, его кривой нос, его косматые светлые волосы, его руки, его губы. Это все был он.
Так долго он держался за нее, и все это время она держалась за него.
Глава 2
После скалы
Люди могут превратиться из твердого тела в дух примерно за полсекунды. Я только что узнал это. Всего полсекунды назад.
Я был бы шокирован, если бы не был так мертв.
«Хм», – это все, что я могу сказать по этому поводу.
«Ага», – соглашается моя жена, столь же невозмутимо.
Она стоит рядом со мной на выжженной солнцем обочине двухполосного проселочного шоссе, и мы оба смотрим вниз, в дренажную канаву. На дне разбросаны груды хлама – неприятный след из хлебных крошек – и все это ведет к полуразрушенной могиле.
Могила раньше была автомобилем. Какое-то время это была наша машина. Но это было до скалы.
– Как долго мы здесь стоим? Я спрашиваю.
«Я думаю…» Рука моей жены превращается в пар, прежде чем снова превратиться в пальцы. Она указывает на мусор в канаве. Шина все еще крутится.
“…недолго.”
Время кажется выключенным. Я считаю до пяти, но не могу сказать, прошло ли пять секунд или пять часов. Мы указываем на осколки того, что стало коконом нашей души, превращая нас из плоти в… то, чем мы являемся сейчас.
«Видите там? Зеркало. Колпак. Бампер… Туфли?»
«Мой ботинок, – подтверждает она, – внутри есть нога?»
– Выглядит пустым, – говорю я ей. Я замечаю, что мои руки сжаты в кулаки. Я открываю их. – Мы просто… останемся здесь?
Моя жена говорит: «Я почти уверена, что…» и еще одна пауза, которая длится то ли секунду, то ли столетие: «…мы можем делать все, что захотим».
“Ну тогда.” Я кажусь мотивированным, но не двигаюсь. «Я посмотрю на обломки. Приходящий?”
«Нет, – говорит она мне. «Я не хочу».
Что-то похожее на смех вырывается из моих уст. Это похоже на дымящуюся грязь. Мне смешно, и я снова смеюсь, потому что чувствую такое облегчение. Он чувствует
Я знаю, что это из-за нее.
И впервые с тех пор, как мы оказались на обочине дороги, я смотрю в ее сторону. Я могу сказать, что моя бровь поднялась. «Ты не хочешь увидеть свой собственный труп? Дурь несусветная.”
Она пожимает плечами. По крайней мере, я так думаю.
«Это ужасно», – говорю я ей голосом карнавального зазывалы. «Это жутко! Это сумма тысячи кошмаров. Это… так ты.
“Я другой.”
«Нееет… Помнишь, как ты собрал мою кровь из носа, чтобы испечь торт?»
“Я не.”
“Ты хотел.”
«Верно, – говорит она, – но меня просто не интересуют пустые раковины».
А потом она впервые смотрит на меня с той же поднятой бровью. «Хотите увидеть наши трупы? Дурь несусветная.”
Теперь я пожимаю плечами. «Я могу взять кровь».
– Вид собственных вен вызывает у вас тошноту.
«Мне нравятся страшные фильмы».
«Тебе нравится мультяшная анатомия», – уточняет она. – Но если это станет реальностью…
Она зажмуривает глаза, затыкает уши и говорит «ла-ла-ла», чтобы доказать свою точку зрения. Это хороший момент. Клиническая бойня заставляет меня терять сознание. Но не больше. Не после скалы.
Рок изменил меня во многих отношениях.
– Я все еще я, – говорю я, улыбаясь. – Я думаю, ты все еще ты.
«Думаю, да. Но кто мы? Что мы сделали?”
Я двигаюсь. Я думаю, что я иду. Но мои мышцы не напрягаются, колени не хрустят. Это странно и медленно, но хорошо. Я все еще улыбаюсь. Я говорю: «Детка, все, что мы забываем, наверное, не стоит вспоминать!»
Пока я иду, она говорит: «Я помню, каково это слышать стук в дверь, зная, что по ту сторону ждет горячая пицца. Я помню, как деревья становились красными, желтыми и оранжевыми. Не так.” Она звучит с отвращением. «Все зелено…»
– Я это помню, – говорю я.
Она продолжает: «Я помню первый глоток отличного вина из бутылки и то, как оно меняется, когда это последний глоток. Я помню, как мурлыкал кошками и фотографировал, сидел дома и никого не видел. Я помню наши свадебные клятвы.
– Навсегда, а потом еще немного, – повторяю я.
Изуродованный автомобиль-гробница перевернут вверх дном и слишком смят, чтобы заглянуть внутрь. Я проскальзываю под землю, не копая, не выискивая погребенных камней и зарытых червей, не пачкая ни кожу, ни одежду.
Какие еще трюки я открою после рока?
Моя голова упирается в то, что осталось от переднего сиденья.
«Мы не такие кровожадные, как я думал!» Я кричу из-под обломков.
«Не так громко», – говорит мне жена. – Я тебя прекрасно слышу.