Сборник "Пендергаст". Компиляция. Книги 1-18"
Шрифт:
Его основная ошибка, которую Озмиан не преминул отметить, заключалась в том, что он упустил очевидный вопрос, который должен был задать себе в первую очередь: почему Антон Озмиан избил священника? И почему это ему так легко сошло с рук? Это ведь было настолько вопиющее нападение, произошедшее на глазах у целого прихода, что его журналистское чутье должно было завопить, как тревожная сирена.
Его вторая ошибка была тактической: показать набросок статьи Озмиану до того, как опубликовать ее. Это не только связало ему руки, но и дало Озмиану время отреагировать, как он счел нужным. С горьким осознанием собственной вины
С новой волной разочарования и стыда он вспомнил, что Озмиан сказал ему чуть раньше: «Как вы можете себе представить, в нашей компании много первоклассных программистов, и они провернули прекрасную цифровую кражу, следы которой и приведут к вам. У вас попросту нет ни знаний, ни ресурсов, чтобы обратить все это вспять». И все это оказалось горькой правдой. Во время одного из немногочисленных звонков, которые ему разрешили сделать, Гарриман рассказал своему редактору о том, что с ним случилось, как его подставили и какую разгромную статью он мог бы написать об Озмиане — эта статья объяснила бы все. Ответ Петовски был краток: он обозвал своего журналиста лжецом и спешно повесил трубку.
Казалось, прошла целая вечность, хотя на деле миновало лишь шесть часов, когда два его сокамерника — до этого успешно его игнорировавшие — наконец, покинули камеру: их забрали охранники. Теперь наступила и его очередь. Явился офицер, отпер дверь и провел Гарримана по коридору в другую крошечную комнату со стульями и столом. Ему приказали сесть, а пару секунд спустя в помещение вошел мужчина, одетый в дорогой костюм и блестящие туфли, издававшие кожаный скрип при каждом его шаге. У него было веселое лицо, почти как у херувима. Этого человека звали Леонард Гринбаум, и он был адвокатом Гарримана. Не государственный защитник, а опытный и беспощадный профессионал, самый дорогой из тех, кого Гарриман мог себе позволить, учитывая, что большая часть его активов ныне была заморожена. Мужчина кивнул в знак приветствия, положил тяжелый кожаный дипломат на стол, сел напротив Гарримана, открыл дипломат, достал кучу бумаг и разложил их перед собой.
— Я буду краток, мистер Гарриман, — сказал он, просматривая документы. — По факту, на данный момент мне практически почти нечего вам сказать. Сначала плохие новости. Окружной прокурор завел на вас неприступное дело. Слишком легко удалось установить всю цепочку преступления. У них есть данные об открытии вами счета на Каймановых Островах, видео того, как вы входите в банк, и того, как вы тайно переводите все средства из фонда. И у них есть доказательство того, что вы намеревались послезавтра сбежать из страны, в виде купленного в один конец билета до Лаоса.
Последнее утверждение действительно стало для Гарримана новостью.
— Бежать из страны? В Лаос?
— Да. Вашу квартиру обыскали по постановлению суда, и все документы, включая ваш компьютер, были изъяты. Там вся информация, мистер Гарриман, все ясно, как день — там даже присутствует запись об электронном билете.
Голос Гринбаума зазвучал печально,
Гарриман застонал, обхватив руками голову.
— Послушайте, все это подстава! Озмиан состряпал эту историю буквально из воздуха — на него работают лучшие хакеры в мире, которые и помогали ему шантажировать меня. Я же рассказал вам о моих встречах с Озмианом и о том, как он угрожал мне! Есть же записи того, что я был в том здании — причем, не один, а два раза.
— Мистер Озмиан признает, что вы приходили к нему, но заявляет, что вы лишь искали дополнительную информацию о его дочери для своей новой статьи.
— Он проделал это со мной, чтобы отомстить за то, что я написал о его дочери! Он написал мне, как только я вышел из здания, рассказал мне о том, что он сделал и почему!
Адвокат кивнул.
— Я так понимаю, вы ссылаетесь на текст сообщения, который не получилось отыскать ни на вашем телефоне, ни где-либо еще.
— Оно должно где-то сохраниться!
— И я согласен. Но в этом то и проблема. По моему опыту — а я не склонен в нем сомневаться — сообщения не могут попросту исчезнуть. Всегда остается хоть какой-то след. Хоть где-то.
Гарриман сполз по стулу.
— Послушайте, мистер Гринбаум, я нанял вас, чтобы вы защищали меня. Не надо каталогизировать все эти фальшивые доказательства моей фальсифицированной вины!
— Прежде всего, пожалуйста, зовите меня Ленни. Я боюсь, что нам с вами придется еще долго работать вместе, — он положил руки на стол и наклонился вперед. Голос его преисполнился сочувствия. — Брайс, я буду защищать вас до конца. Я лучший в своем деле, поэтому вы наняли меня. Но нам приходится иметь дело с фактами, у окружного прокурора имеются неопровержимые доказательства вашей вины. Если мы будем настаивать на том обращении в суд, вам вынесут обвинительный приговор и посадят в тюрьму очень надолго. Единственный шанс, который у вас есть — и он действительно единственный — это сознаться.
— Сознаться?! Вы уверены, что я виновен, не так ли?
— Позвольте мне закончить, — Гринбаум глубоко вздохнул. — Я говорил с прокурором, и при текущих обстоятельствах он склонен проявить снисхождение. У вас не было судимостей, и до сих пор вы вели достойную, законопослушную жизнь. Кроме того, вы известный репортер, который сослужил городу хорошую службу своей недавней статьей. В результате прокурор мог бы подумать о вашей истории, как о некоей аберрации, пусть и вопиющей. В конце концов, это всего лишь кража средств из благотворительного фонда для больных раком, созданного, чтобы почтить память умершего близкого человека… — он затих.
Гарриман сглотнул.
— Снисхождение? На какого рода снисхождение я могу рассчитывать?
— Это еще предстоит решить, если вы дадите мне право вести переговоры в этом направлении. Дело в том, что экстрагированная сумма не была потрачена, и вы не покинули страну. Пока что у вас было лишь намерение, я могу сделать на этом акцент. Если вы признаете свою вину, и если нам повезет, то вам может грозить всего лишь… ох… два или три года заключения, не больше.
Снова застонав, Гарриман позволил себе уронить голову на сложенные на столе руки. Ему нечего было больше сказать, вся эта история была кошмаром — ожившим кошмаром, из которого ему не удастся вырваться, по крайней мере, еще пару лет.