Сборник " Песня, зовущая домой"
Шрифт:
Собственно Торкомб — это крошечная деревушка у подножия холма. Он мог похвастаться только рядом коттеджей, маленькой старой гостиницей, почтой, гаражом и магазином, где было самое необходимое. Гостиница была светло-зеленая с красными ставнями, жавшиеся друг к другу коттеджи белыми с дубовыми дверьми. Перед одним стояло плетеное сиденье, на нескольких висели каретные фонари. Стены заросли цветами, красными и голубыми гортензиями и красными розами, яркими, как все в Девоне.
Это место так и просилось, чтобы его сфотографировали. Уже давно я решила этим заняться, и нынешним
— Это папин дом!
Услышав этот бодрый, растягивающий гласные голос, который я сразу же узнала, я застыла, как вкопанная. Но я никого не видела.
— Это папин дом, — повторил голос. — Думаешь, я обманываю?
И другой очень знакомый голос завопил:
— Да, да! — сопровождаемый шумом веселой возни.
Значит, все же Колин Камерон приехал, и Йен получит свое купание. Я расплылась от удовольствия и не скрывала этого. Конечно же, глупо было, зная, что Колин и Магда не муж и жена, не подумать о той возможности, что он не обязательно остановится в «Тор Роке». Но где же они? Заинтересованная, я не спешила уходить. Еще некоторое время слышалось пыхтение и хихиканье, и наконец жалостный вопль Руфи: «Папа, ты меня раздавишь!» — указал мне направление.
Плетеное сиденье, по-моему, викторианской эпохи, имело очень высокую спинку и было таким глубоким, что, сидя в нем, вы могли оставаться незамеченным сзади. Двое шестилеток спокойно бы в нем уместились; но если там был еще и взрослый габаритов мистера Невидимки, то неудивительно, что Руфь стала выражать протест.
Мне надо было бы уйти, но я не ушла. Я стала, слушая и бессмысленно улыбаясь, наблюдать, как время от времени чья-нибудь рука на мгновение показывалась из-за темно-зеленой плетеной спинки.
— Папа, теперь уже пойдем? — Это Йен.
— Но мне вполне удобно, — сказал со смехом мужской голос. Что говорил Адам? «Он такой же ребенок, как Йен».
— И мне тоже вполне удобно, — тоненько вставила Руфь. — Папа, расскажи нам сказку. — Они могли быть близнецами, но она была не такой взрослой, как ее брат. Он, насколько я поняла, уже считал себя слишком большим, чтобы обниматься.
Однако когда они разразились истерически-радостным смехом, я поняла, что для щекотки они еще не были слишком взрослыми.
Надо было уйти, но я не двигалась с места. В наше время было что-то совершенно обезоруживающее в отце, который возился со своими детьми, обнимал их, любил, завладел их душами. Хотя я и очень любила папу, но он был настолько же сдержанным родителем, насколько я — ребенком. Жизнерадостный, излучающий тепло, притягательный отец должен был значить невероятно много для этих детей, лишившихся матери.
— Папа, я им сказал, что ты можешь вести машину с закрытыми глазами.
Я не уловила ответ Колина; звучал он укоризненно. Йен его успокоил:
— Но я сказал, что ты ни разу никуда не врезался!
—
— Давайте посмотрим, что там у нас имеется, — как будто вспоминая, сказал Колин. По-видимому, обычное начало. Оба захихикали. — Я вам когда-нибудь рассказывал про Мышку и Льва?
Я чуть не подпрыгнула.
— Ну уж нет! — громко выразил недовольство Йен. — А ты знаешь сказку про самолет? — Мало же ему было известно. Колин знал сказку про самолет. Я тоже.
— Так вот, жила-была эта Мышка. — Он стал говорить совсем по-шотландски, как будто и это было непременной принадлежностью сказки. — И еще этот величественный огромный Лев, который ужасно любил конфеты…
Я ошарашенно повернулась и пошла обратно к отелю. Моя Мышка и мой Лев, одетые в шотландские юбочки, — кто бы мог подумать! Йен Камерон умел умыкать сердца, а его папочка, вроде, тоже был не прочь что-нибудь украсть.
В отеле ребенок, с которым я познакомилась несколько дней назад у телевизора, уговорил меня сыграть в крокет. Я не хотела играть, но раньше я почти обещала, а Дик был в восторге. Он был не слишком разговорчив, но нельзя же требовать от каждого обаяния Камеронов. Я ждала своей очереди играть, думая, сколько еще он собирается прицеливаться, высунув язык, когда беспокойно-вежливый голос сказал:
— Дебора, позвольте…
Я подскочила, потом заморгала. Вчерашний цветасто-горчичный костюмчик был ничто по сравнению с сегодняшним блеском: белая рубашка с кружевами, мини-юбка в розово-пурпурную клетку и крошечная сумка у пояса. Адам очень удивился бы, узнав, что основной причиной моего желания помешать Магде заниматься детьми была одежда, в которую она их наряжала. Я как-то чувствовала, что их отец такую не выбрал бы.
— В чем дело, Йен? — спросила я, принимая серьезное выражение.
— Папа говорит, что неверно его держите. — Он нетерпеливо ухватился за мой молоток, в то же время взывая через плечо: — Папа, ты так его держишь? Так, верно?
Я оглянулась. На одной из скамей на террасе разместилась фигура в слаксах цвета зеленой хвои и голубой свободной рубашке. Его можно было бы назвать «Человек в голубом», глупо подумала я, и тут поняла, что глаза в морщинках и широкая улыбка обращены ко мне.
— Левая рука на конце, другая внизу, — громко сказал Колин Камерон. — Размахивайтесь мягче. Не стучите по шару, а прокатывайте его.
— Папа, подойди сюда, — завопил Йен. — Сам покажи ей. Она не знает, как верно.
— Не беспокойтесь, — торопливо сказала я и ударила — не слишком удачно.
Дик издал громкий смешок, Йен выглядел расстроенным, как тренер на дерби, и краем глаза я уловила мелькание голубого. Дик, снова высунув язык, еще раз прицеливался, когда из-за моих плеч протянулись две большие руки и пара ладоней легла на мои. Руфь, пробиравшаяся по траве осторожно, как балерина, ко всеобщему смятению добавила свой ненавязчивый критицизм.