Сборник "Похитители душ"
Шрифт:
– Как? Интриганка! Это от intrigue? Хорошо, я сейчас запишу. Похоже на «хулиганку», oui?
У нее под рукой всегда найдется толстенький блокнот, битком набитый русским фольклором, географическими извращениями вроде «Электростали» и «шоссе Энтузиастов» и ругательствами.
– Это грубо?
– Нет. Но так почти не говорят, слишком литературно.
Француженка быстро черкнула несколько слов, порывисто встала и проследовала на кухню, попутно объясняя Свете:
– Нет, это не intrigue, я бы сказала: оптический обман.
– То есть?
– Есть такое время – чуть-чуть между днем и вечером, знаешь, уже немного не светло?..
–
– А, oui! У меня очень обманная внешность. Когда сумерки – я очень робкая и нежная. Я молчу, как загадка, а мужчина сидит рядом, смотрит на меня… вот так, oui?.. – Сесиль прикрыла глаза, подняла и выпятила подбородок и распустила губы. – И ему кажется, что мы должны быть вместе… навсегда… Затем мы целуемся, потом еще… Он предлагает мне жениться… Я соглашаюсь…
– Но ты-то – зачем?
– Ах, Света, не знаю… это… это как правила игры!.. А утром! Пф-пф! Утром он вспоминает, что я не умею готовить, и что во мне метр девяносто росту, и что я, черт побери, – доктор философии!
Век бы сидела развесив уши и слушала этого Луи де Фюнеса в юбке, пардон, в шортах. Как я уеду, оставив мою ненаглядную Жирафу в роковых сумерках наедине с коварными мужчинами? А мои любимые плетеные кресла перед рестораном «Гиппопотам»? А тоскливо-сладкие звуки «Corre el viento» в парижском метро? Господи, как подумаю, что через… семь часов все это снова останется тридевятой сказочной Францией, куском праздничного пирога с серебряной вилкой Эйфелевой башни посредине…
– Почему ты еще сидишь? У нас очень мало времени!
Знаем, знаем, сейчас мы будем обеспокоенно кудахтать, но провозимся не меньше часа, прежде чем выйдем из дому. Сесиль, кстати, изобразив на лице максимально озабоченное выражение, даже не тронулась с места, продолжая макать круассан в кофе, просматривать «Premier», затягиваться сигаретой и кидать под стол шоколадное печенье для старины Жореса.
Ужасное тоскливое предчувствие вдруг накатило на Свету, сжав сердце ледяной рукой. Господи, как домой не хочется! Бросить бы на фиг все меха, бриллианты, мебель и серебро… Нет, нет, пейзаж Слонова я не оставлю. Светочка представила, как сдергивает со стола скатерть, заворачивает картину и спускается с третьего этажа, чтобы никогда больше не возвращаться…. Да нет, даже в качестве игры ума не проходит. Пока она мысленно спустилась еще только на полпролета к огромному полукруглому лестничному окну, стало жаль вначале хорошей посуды, потом – обреченно зажурчало сантехническое чудо цвета слоновой кости, а главное – толстокожая, как ты могла забыть! – печальные глаза Гардена, вопрошавшие: «Это что еще за ерунду ты затеяла?» Прости, друг, у девчонок это от нервов. Можешь смело выглядывать в окно, я скоро приеду.
– Сесиль! – Это начинается вторая стадия наших сборов. Теперь уже я суечусь, собираюсь и хлопочу. Шуму гораздо больше, но эффект – смотри выше. Все равно быстрее мы не соберемся, а мои старания – лишь дань традиции. К тому же надо помнить, что домой мы заезжать уже не будем, поэтому я брожу по комнатам, собирая кроссовки, лифчики, туфли, проклятые зажигалки – весь тот нехитрый скарб путешествующей дамы, который за три дня уютно расположился в квартире Сесиль и не желает укладываться обратно в чемодан. Главное – не забудь: «фиалки – Иа, Иа – фиалки», то есть подарок доктору Игорю. Куплю ему программируемую клизму. Хм, хм, обидится. Да таких и нет, наверное.
В машине немножко
– Почему ты сворачиваешь на рю Муфтар? Там же нет правого поворота!
– А зачем нам правый поворот?
– Затем, что мы едем в салон!
– Нет, Света, мы едем на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.
– Я не хочу ни на какое кладбище, я тебе тысячу раз говорила! Я хочу в салон Кевина Кляйна!
– Это не твой стиль, – отрезала Сесиль и включила приемник погромче.
Ладно, черт с тобой, вези куда хочешь, я смирилась.
Ну и что хорошего получилось из твоей затеи? Ну не испытываю я священного трепета при виде русских имен на крестах, не испытываю! К тому же через пять минут создалось впечатление, что именно здесь похоронены все герои «Войны и мира».
Света бросила последний взгляд на скромный крест с именем Тарковского и повернула к выходу.
– Нам пора, – тихо позвала она загрустившую Сесиль.
Жирафа стояла около черного мраморного надгробия и комкала в руках бумажный носовой платок. Ну что еще за сантименты?
Нет, это не «о-ля-ля!», это по меньшей мере – «черт побери!». Строгие буквы безжалостно выстроились в лаконичную надпись:
Могила была совсем свежей. Памятник только-только установили, и он был весь усыпан цветами.
Русский человек по природе своей мнителен и пуглив. Американец, увидев свое имя и даты жизни на могиле, легкомысленно махнет рукой: совпадение. Светочка же совершенно растерялась. Несколько минут она ошеломленно оглядывалась, потом расплакалась, а затем сделала единственное, что пришло ей в голову, – трясущимися руками достала «Минолту» и сфотографировала могилу.
Сесиль не знала, как извиниться за свою затею с кладбищем. Всю дорогу до аэропорта она болтала всякие глупости, несколько раз принималась, как обычно, петь за рулем, но голос срывался. Вдобавок шел дождь. Короче говоря, в Орли Светочка прибыла с омерзительным слезливо-брезгливым комком вместо настроения. Фотоаппарат жег ей руки. Распугав шумную веселую толпу улетающих-провожающих, она протолкалась к стойке «Кодака», сломала ноготь, перематывая пленку, и, шипя от злости и бессилия, попросила напечатать (срочно, пожалуйста!) последний кадр.
Ох, ну и лица, наверное, были у нас! Пожилая француженка участливо поинтересовалась, не плохо ли нам. А мы с Жирафой, как две последние идиотки, стояли посреди зала и вырывали друг у друга из рук яркий глянцевый снимок замшелого креста. Когда-то золотые буквы на нем изрядно потускнели, но не настолько, чтобы не прочитать совершенно незнакомую и нестрашную русскую фамилию «Яновский».
Да. Алексей Сергеевич Яновский. И ничего больше.
В самолете Света сразу махнула коньяку и решительно раскрыла самый толстый и яркий журнал, который смогла найти на тележке стюардессы. В иллюминатор не выглядывала, светские разговоры пресекала на полуслове. Прощальной мыслью было: почему, интересно, все французские певицы так агрессивны, а мужики, наоборот, все время за что-то извиняются? Теперь уже ее страшно тянуло домой. И не просто домой, а в тот самый неприятно-розовый дом больничного вида с веселенькой вывеской «Фуксия и Селедочка».