Сборник Поход «Челюскина»
Шрифт:
Журналист Б. Громов. Начиналась зима
Первые дни сентябрьских заморозков. Правительственная арктическая экспедиция на «Челюскине» подходит к огромным серебряным от свежевыпавшего снега гористым берегам Чукотского полуострова.
Позади гигантский путь: Ленинград, Скандинавия, Мурманск, Берепцово и Карское моря, Новая и Северная Земли, море Лаптевых.
Впереди — последний этап перед выходом в чистую воду: Чукотское море.
Огромным трудом, неутомимой энергией команды «Челюскин», не будучи ледоколом,
В Арктике начиналась зима. Сплошные ледяные поля многолетнего полярного пака закрыли все море. Дикие вьюги сменили пургу, [138] темные прорехи полыней затягивались тонким, прозрачным, но упругим льдом.
Надо было спешить, а спешить было нельзя. Неуклюжий, широкий «Челюскин» с большим трудом разворачивал свой корпус в разводьях, застревая в узких местах. В дымные топки тогда без счету, без меры летел драгоценный для нас уголь, три огромных котла надрывались от пара. Так продолжалось иногда часами.
От сильных ударов в перемычки треснул форштевень — нос «Челюскина». Словно срезанные острой бритвой слетали заклепки в мрачных, бездонных трюмах. Гнулись шпангоуты — крепкие ребра судна. И глядя задумчиво на льды с темными пятнами полыней, на момент опустив черненький «Цейс», вздыхал Воронин, как о прежнем, давным-давно ушедшем соратнике:
— Сюда бы «Сибирякова»! Разве я стал бы тогда церемониться с таким льдом…
С каждым днем итти к столь страстно ожидаемой чистой воде становилось все труднее. Гигантские ледяные поля будто вспаханы чьей-то могучей рукой в непроходимые торосы. Все перемешано в дикую, крутую кашу, в невообразимый хаос нагромождений.
Брюзжит бледный и утомленный, давно забывший сон капитан.
Далеко позади, в сиреневой дымке тумана, черной приплюснутой лепешкой виден мыс Северный. На корме жутко стоять. Винт в диком бешенстве, с остервенением бьет на полном ходу огромные, подвернувшиеся под него глыбы. Удар за ударом. Стремительно вылетают льдины из-под кормы, исполосованные, расчерченные мощными взмахами лопастей. От ударов дрожат палуба, ванты, все снасти, и, кажется, еще момент — и мы будем на положении «Сибирякова» — без винта и вала.
В машинном отделении «запарка». Плотный, коренастый механик Тонкин вьюном носится от ручки телеграфа — чтобы ответить на приказ капитана изменить ход, к рычагу — чтобы переменить скорость движения. От быстроты и ловкости Тойкина зависит быть может судьба экспедиции: замешкается он — и на полном ходу всей мощью своих 2 400 сил с грохотом налетит «Челюскин» на многотонную глыбу. Тогда — новые вмятины, а возможно — пробоина.
В трюме вода. Чуткое ухо Тойкина все время прислушивается к ритму работы винта. Чуть послышится удар подвернувшейся льдины — опять прыжок к рычагу, чтобы, не дожидаясь приказа сверху, остановить машину. А льды настойчиво бьют, непрерывно [139] заставляя дрожать
Ночь приходится стоять без движения: бесполезно бросать в топки ценное топливо, не видя даже из верхней, прикрепленной к мачте бочки, что творится по курсу.
Все кругом накрепко сковано упругим и крепким, хотя ломающимся, зловеще шипящим под напором форштевня нилосовым льдом. Нилос повидимому образовался уже много дней назад. Его запорошило тонким налетом сверкающего, искрящегося снега, а неуемный северный ветер расписал замысловатыми рисунками и узорами.
Воронин, вахтенные штурманы и штурвальные матросы перенесли свои дозорные посты на верхний мостик, откуда безнадежно силятся пронзить туманную муть. Сверху они спускаются промерзшие, засыпанные снегом, с медными лицами и воспаленными, красными глазами.
Ветер, не торопясь, дрейфует «Челюскина» на восток. Движение медленное, нудное, грозящее задержать нас до наступления стужи, когда выход на чистую воду станет несбыточной мечтой. Но все же — движение, движение вперед в нужном нам направлении, и эта маленькая радость заставляет бодрее смотреть в будущее, верить в грядущий успех: «Челюскин» еще померяется силами со льдами!
Удар — и длинная извилистая трещина стремглав бежит вперед по нилосу, заворачивает резко в сторону и заканчивает свой бег, упершись в многолетний торос…
Темной, безлунной ночью у мыса Ванкарем «Челюскин» залез в ледяной мешок, в огромные нагромождения полярного пака. Пришлось остановиться и начать взрывные работы. Крошечные фигурки людей пробивают топорами затянутую нилосом полынью, чтобы спустить в воду банку всесокрушающего аммонала. По вздыбленному ледяному полю змеится электропровод.
— Ну, знаешь, голубчик, долго же ты возишься! Пока будешь готовиться, лед растает, — обращаясь к подрывнику, балагурит Воронин, еще не потерявший природной веселости.
— Рааз, дваа, три, — крикнули снизу, и подрывник резким движением руки соединил провода.
Оглушительный грохот тысячным эхом пронесся в прибрежных горах. Фонтан ледяных осколков, глыб и брызг ринулся в воздух. На месте взрыва образовалась крутая, раскрошенная каша льда, но столь желанных извилистых трещин нет и в помине. Столь же малый эффект дал второй взрыв. Только под килем «Челюскина» [140] с силой пронеслась громадная волна, заставившая судно вздрогнуть всем корпусом.
Утро встретило нас ярким солнцем, миллионами бриллиантов искрящегося до боли в глазах снега. Но положение было таким же безнадежным, как накануне. Вокруг — бесконечный саван снежной пустыни и лед, лед, лед…
* * *
Может быть авиоразведка укажет, как мы можем выбраться из Этого ледяного мешка.
Синяя птица летчика Бабушкина — маленький «Ш-2», впервые испытываемый в Арктике за время рейса «Челюскина», показал себя с наилучшей стороны. Он легко и свободно умещался на баке, при взлетах не требовал большого разгона, давая вместе с тем полную возможность хорошо ориентироваться сверху в создавшейся обстановке.