Сборник рассказов и повестей.
Шрифт:
Сыр да бор да негромкий сказ, мол, недобр у барыни глаз - привораживает враз, хуже не сказать бы… Черти пьяные, вы о ком? Я-то с барыней не знаком! Ну а сам взгляну тайком в сторону усадьбы.
Что ж, колдунья, твоя взяла! Грош кладу я на край стола. Углядела, повела… Век тебя не знать бы!… Волшебством ты и впрямь сильна: я в шестом кабаке спьянА, а в окошке вновь она - белая усадьба…
Я к тебе уже не приду. Никогда тебе не спою. Оставайся в своем раю -
Иногда лишь приснится сон: позолота старинных книг, за окошком - прибоя стон и раскинувший крылья бриг.
Я бы мог за тобой пойти в черный ад под вороний грай. Только в рай не могу, прости, потому что не верю в рай.
Наша жизнь - как проклятый круг из предательств и суеты. Иногда лишь приснится вдруг все, о чем говорила ты.
Выбирай тут, не выбирай - круг проклятый рванет назад. Да и рай твой - лишь с виду рай, а присмотришься - тот же ад.
Я к тебе уже не приду. Не бывать нам с тобой вдвоем. Я останусь в своем аду. Оставайся и ты в своем.
Иногда лишь приснится сон…
Скоpлупка бигуди. Пылятся кpужева. Послушай, pазбуди, скажи, что ты жива!
Такой подpобный бpед - до складочки по шву! И пачка сигаpет лежит - как наяву…
В южной местности гористой на краю пустыни длинной рассказали гитаристу про старинные руины.
Рассказали и гортанным мертвым именем назвали. И ушел он по барханам к серым контурам развалин.
Брел по зыби золотистой - просто так, из любопытства поглядеть и возвратиться. Поглядел - не возвратился.
Он нашел меж серых склепов, где кончался мертвый город оловянный серый слепок с человеческого горла.
…Там, в толпе цветасто-тесной, там, за белой толщей праха, кто-то пел не просто песню, кто-то пел не просто правду.
Значит, слово било в сердце, убивало, помыкало, коль одно осталось средство - ковшик жидкого металла.
Но не знал палач усердный, запечатав глотку эту, что отлил в металле сером первый памятник поэту.
Нет ни имени, ни лика.
В цепких пальцах легковесна оловянная отливка, отмыкающая песню.
…Храмы - рухнули. И ныне равнодушно смотрят горы: что осталось от твердыни? Оловянный слепок с горла.
От прославленной столицы - слиток серого металла… Было страшно возвратиться, страшно было взять гитару -
и начать, как начинали до тебя, - отважно, скорбно, точно зная, что в финале - оловянный слепок с горла.
Мир - сотворен. Границы - отвердели. Который раз по счету сотворен? И, верно, не на будущей неделе очередной великий сдвиг времен.
И вновь наивно думается людям, что неизменен будничный уклад. И мы живем. И мы друг друга судим. И кто-то прав. И кто-то виноват.
Сумеем ли за малое мгновенье понять, что ни один из нас не прав,
Забавно сознавать, но Робинзон-то - в тебе. Не на рисунке. Не в строке. Куда ни глянь, вранье до горизонта, и ты один на малом островке.
Что остается? Верить в милость Божью, когда волна пугающе близка, да подбирать обкатанные ложью обломки истин с белого песка.
Ах, какого защитника дал тебе добрый Господь! В беспощадные ночи, когда подбиваешь итоги, вновь приходит на помощь веселая сильная плоть, и убийца по имени совесть уходит с дороги.
Но когда твою плоть на глазах твоих скормят земле и шагнет к тебе совесть с застывшей усмешкой безумца, ты еще затоскуешь, дружок, о кипящей смоле, раскаленных щипцах и зазубренных тяжких трезубцах…
Еще жива отзывчивая плоть. Еще чудит, петляет колея. Поистине всемилостив Господь, когда щадит такую тварь, как я.
Самовлюбленный жадный упырек, что я творил! И что я говорил! А Он меня не только уберег - Он мне с тобою встречу подарил.
Спалили мы Отечество, приятель, - уж больно дым его был сладок и приятен…
Я согласился на раздел страны, продался я за ваучер бумажный - и вот латаю старые штаны, а кто-то строит дом пятиэтажный.
Зачем на танки с камушком в руках поперся я, поверя в жизнь иную! Был в дураках - остался в дураках. Не привыкать. Стерплю. Перезимую.
Но что мне делать в случае таком, когда в окpестной рощице зеленой березка-полоняночка тайком кивнет приватизированной кроной?
Я перед ней, дыханье затая, стою, как пень, и м-медленно въезжаю: была ничья и, стало быть, моя; теперь - его и, стало быть, чужая.
А он возводит львиное крыльцо, он голубые зафугачил ели. И уж не бросишь ваучер в лицо - грешно сказать, не пропили - проели.
Продам пальто (еще не холода). В конце концов не все ему смеяться! Ох, посмотрю я на него, когда наступит год 2017!
Я-то думал, что честно поделим Россию на части: хочешь - сам пропивай, хочешь - внукам оставь на пропой. Накололи, заразы! Опять я поверил начальству. И опять пролетел, как шрапнель над абхазской тропой.