Сборник рассказов

Романов Пантелеймон Сергеевич

Все пришли с испуганными лицами.

Коновал как вошел, так, не посмотревши даже на сидевших за столом президиума приезжих, сел на задней лавке спиной к ним и стал набивать трубку, ни на кого не глядя.

Старик Софрон стоял впереди, опершись грудью на палку, на которую он надел шапку, и неодобрительно посматривал из–под нависших седых бровей.

Только Андрюшка, растолкав всех, бойко прошел вперед к самому столу и, поигрывая снятым картузом, нетерпеливо оглядывал поверх голов собирающихся, как

оглядывает в зале публику один из членов суда, прежде чем доложить председателю, что все готово и можно начинать.

Иван Никитич тоже протискивался поближе к столу, чтобы ничего не пропустить.

Вдруг все увидели лавочника и прасола, которые пришли оба в старых пиджаках с прорванными локтями.

— Ага, забеспокоились… — сказал кто–то.

Один из приехавших почесал в голове, как бы соображая что–то, и встал.

— Товарищи! — сказал он, — как у вас прошло распределение?

Никто ничего не понял.

— Как у вас обошлось с инвентарем, что от помещиков достался? — повторил приезжий более громко.

— Тем же концом повернулось… — проворчал кто–то сзади.

— Оно у бедных не держится… — сказал еще чей–то голос.

— Оно и не будет держаться, когда вы все действуете вразброд. Вам предлагали средство самозащиты. У вас комитет бедноты организован? Почему нет? Что же вы сами о себе не можете позаботиться? Предлагаю сейчас же приступить к организации.

Андрюшка, уже пробравшийся на возвышение и стоявший за спиной приезжего, смотрел на всех, перебегая глазами с одного лица на другое, как смотрит доказчик на обвиняемых, уличивший их в обмане и приведший их на следствие; Все молчали.

— Чего ж они молчат!? — Сами жаловались, а теперь и хвост прижали, — говорили вполголоса в толпе. И все оглядывались друг на друга.

— Пока не возьмете всего в свои руки, в руки бедноты, до тех пор ничего не будет, — сказал приезжий.

— Взяли уж… — проворчал коновал, который сам был не богат, но всегда держался установленных порядков и враждебно относился ко всяким новшествам. — Он взять–то возьмет, а сам ни уха ни рыла не понимает, все и идет кверху тормашками.

— Что?

— Ничего.

— Так я коротко предлагаю избрать комитет.

Все стояли в покорном молчании. К беднейшим принадлежали: Котиха, Захар Алексеич, Афоня, длинный Сидор, Степанида.

Все они были здесь налицо. И все молчали, как будто то, о чем говорили, их касалось меньше всего.

— Коротко предлагаю — избрать комитет, — сказал приезжий.

Все озадаченно молчали, не зная, что они должны делать.

— Обдерут, сукины дети, — сказал торопливым шепотом Иван Никитич.

К нему испуганно все повернулись.

— Последние штаны снимут!

Все загудели, зашевелились, повертываясь спинами и затылками к столу и возбужденно разговаривая с соседями.

—

Болотские выбрали, теперь они дерут с живого и с мертвого, — сказал негромко прасол. — Я ведь тебя не неволю корову мне продавать, а тогда насильно будут тащить.

— Не желаем! — крикнуло сразу десяток поспешных и испуганных голосов.

Андрюшка то взглядывал на приезжего, то на мужиков и делал какие–то неопределенные движения руками, как приехавший со становым на следствие урядник, видя нарушение порядка, только ждет знака начальника, чтобы схватить нарушителей порядка.

— Дозвольте я их успокою. Тише!! Черти неумытые!

— Товарищ, не выражайтесь.

— С ними иначе нельзя.

Приезжий вдруг решительно встал и сказал:

— Предупреждаю, что всякие проявления контрреволюционности будут караться беспощадно. А теперь я спрошу: вы свободный теперь народ, товарищи, или нет?

— Свободны… — сказало нерешительно несколько голосов, — а только не желаем, потому нас кто уж только не обувал…

— Молчите, когда с вами говорят, обалдуи сиволапые! — крикнул Андрюшка.

— Оставьте, товарищ, свои выражения.

— С ними иначе нельзя, товарищ, — ответил Андрюшка, — ежели этих остолопов не крыть, они никакой свободы не поймут,

— А раз свободный, — продолжал агитатор, — значит вы свободно можете организовать самозащиту против эксплоатации, а не дожидаться, когда к вам из губернии приедут и вас заставят ради вашей же пользы.

— Чудеса!.. то никогда об нашей пользе не заботились, а тут вдруг прихватило.

— Обдерут… — опять негромко сказал Иван Никитич.

— Ну что же молчите?

— Вот привязался–то, господи, батюшка, — сказал кто–то сзади.

— Хуже барщины. Как приедет какой стрикулист, так и гонят. И правда уж не хуже собак ученых: по звонку все бегаем.

— Известное дело хуже барщины: там хоть душу не тянули, а свою порцию по указанному месту получил и гуляй смело, — сказал кузнец, — а ведь это выматывает, выматывает, — сил никаких нет.

И он сделал движение выйти на двор, как бы желая освежиться.

— Выходить нельзя! — крикнул агитатор, посмотрев через головы на дверь.

— Тьфу, чтоб тебя! — сказал вернувшись кузнец.

— Да… уж дело до того доходит, что… не дают. Строго.

— Кто здесь беднейшие? — спросил агитатор, встав.

— Мы — беднейшие! — крикнул Андрюшка, схватив за рукав Котиху и Захара Алексеича, который споткнулся от неожиданности и уронил шапку.

Степанида тоже сунулась было наперед, но Иван Никитич, дернув ее сзади за полушубок, торопливым шопотом сказал:

— Куда тебя черти несут! Голову на плечах надоело носить?

Та испуганно оглянулась и, боясь, как бы не заметили от стола ее движения, быстро юркнула в толпу.