Сборник рассказов
Шрифт:
Загнанный, безропотно собирающий плевки и удары судьбы, погибший, забытый и опустившийся человек, привычно лишаемый и обираемый. Бессловесный и безголосый. Бессовестный и грязный, возвращался.
Он шел не нервно и не юрко. В его движениях не было ничего нового. Шел медленно, чуть прихрамывал. Не торопился, не старался выглядеть, как-то по особенному. Он медленно подошел к купе и так же медленно и слабо, как весь он, как вся его суть, сказал:
– Отрывай.
Гигант перевел на него взгляд, но не нашелся что сказать.
– Отрывай голову.
Женщина в платке прекратила вязать и уронила руки. Бледный коротко
– Отрывай, – повторил неумытый человек.
Громадный повел плечом, склонил голову. Вряд ли он делал столько движений и жестикуляций хоть в одном разговоре за всю свою жизнь. Он поднял и развел руки, вновь покачал головой и даже… чего никогда не позволял себе прежде, огляделся ища ни то поддержки, ни то подсказки. Но взгляд его натыкался на пустые, бесполезные лица занятых своими делами людей. Очень тихо занятых своими делами.
– Отрывай, – настаивал слабый и грязный субъект, – можем выйти на станции, там оторвешь.
Мужчина смотрел на собеседника внимательно, пристально. Несколько раз его губы дрогнули, но слова не сходили с них. Слова, которые всегда давали результат, рушили преграды и подавляли волю, никак не желали обрушиваться на этого тщедушного человечка. Да что слова, если прямой взгляд уперся в такой же прямой взгляд светлых, почти прозрачных, блестящих в желтоватом свете вагонных ламп, белым, пронзительным огнем глаз. Мужчина проглотил, невесть откуда взявшийся в горле огромный и несъедобный ком. Закашлялся нервно и по-детски тонко. Опустил глаза на руки. Но, в руках не было книги, в которую можно было бы погрузиться, не было шерсти, которую можно было бы вязать. Руки были пусты, круглы и волосаты. Долго смотреть на свои руки глупо. Мужчина понимал это, но продолжал смотреть на них внимательно.
– Отрывай, почему не отрываешь? – мерзкий тип не исчез, хотя в это хотелось бы верить. Сам он исчезать не собирался. А в ухо ему двинуть было так просто. Это было просто до безобразия. Это было очевидно просто. Вагон ждал развязки. Мужчина решительно поднял голову, открыл рот… глаза уткнулись в тот же прямой блестящий взгляд, прозрачных глаз.
– Я просто попросил вас выйти из вагона, – не узнав своего голоса, произнес мужчина. Он не знал ни этого голоса, ни этих слов. Он не узнавал себя. Опустил голову и стал выковыривать что-то из-под чистого ногтя.
– Сказал, оторвешь голову. Сказал, что убьешь меня. Убивай. – Человек не повышал голос. Он даже тверже его не делал. Он вообще ничего не делал. В его голосе было что-то заискивающее. То, что въелось так глубоко, что уже невозможно избавиться. Сам голос и не имел значения. В нем было большее, чем нотки, сила или интонация. В нем была пустота. Абсолютная, черная как мир за окном, холодная, как тот тамбур, в который его изгоняли. Безликая и мрачная, как все, чего мы не знаем.
– Поймите, – громадный мужчина уже не казался таким громадным. Он осел, втянулся, обмяк. Он крутил головой, понимая, что
– Я понимаю, – тихо сказал человек, привычно опустил глаза, ссутулил плечи и, прихрамывая, побрел прочь из теплого вагона.
Выгодное предложение
Машина медленно вплыла на территорию церкви, повернула налево, качнулась на вспученной от напирающих снизу сорняков асфальтовой кочке, свернула за угол церкви, подкатила к самым дверям, остановилась. Двигатель стих, щелкнул остывающий под капотом металл.
Открылась дверь водителя, и священник вышел на дорожку. Он не стал закрывать дверь, глубоко вздохнул, сделал первый шаг к высоким резным дверям, остановился, постоял, глядя себе под ноги, поднял голову. Вытянув губы, он некоторое время смотрел на двери, на две бетонные колонны навеса над папертью, стал поднимать голову выше. Он не мог посмотреть на купола, для этого надо было податься назад, именно в этот момент, когда требовалось дополнительное движение, он замер, перестал поднимать голову. До блистающих желтым огнем крестов, взгляд его так и не добрался, священник вновь опустил голову, сделал еще один глубокий вдох, вытянул губы еще сильнее и шумно выпустил воздух.
В одну секунду он подобрался, слегка тряхнул плечами и сделал шаг к дверям церкви. Он сделал этот шаг быстро, почти стремительно, надо было сделать еще один такой же, затем еще и походка стала бы решительной, однако следующий шаг он сделал медленнее предыдущего, а еще один и вовсе тяжко и увесисто, всем телом перевалившись с ноги на ногу.
В притворе его походка приобрела ритм, и теперь он двигался равномерно, но раскачиваясь и размахивая руками.
– День добрый, батюшка, – торопливо поздоровалась прислужница, стоящая у прилавка со свечами.
– Добрый день, матушка, – ответил священник и прибавил шагу. Он не стал поворачивать головы, миновал среднюю часть, направился в ризницу.
Не сбавляя скорости, повалился в кресло, отчего, то скрипнуло и рвано грохнуло деревянными витыми ножками по полу. Священник откинул голову, закрыл глаза, лицо его совершенно расслабилось. Так сидел он долгое время, никто его не тревожил, никто не звал. Прислужники знали, если он задержался в ризнице, то его лучше не беспокоить. Даже если искать кто-то будет, надо сказать, что его нет.
Поднял одну руку, нащупал наперсный крест, погладил его, из горла послышался сдавленное гудение. Погудев, открыл глаза, подался вперед. Пошевелил губами, хлопнул себя по коленям. Сделав сильное движение вперед, оторвал тело от кресла, но тут же опустился обратно. Не давая отшатнуться корпусу, вновь подался вперед, одновременно толкнул руками колени и поднялся на ноги. Сделав два шага, подошел к висящей в углу иконе богоматери, трижды перекрестился, толкнул икону, и она тихо отъехала в сторону. Обернулся на дверь, когда повернул голову обратно, на том месте, где была икона, теперь красовалась массивная дверь сейфа. Судорожно набрал код, открыл дверцу и нервно достал зеленую пачку денежных купюр. Поднес к лицу, вновь кинул взгляд на дверь, положил деньги обратно, прикрыл дверцу сейфа, свел брови. Запер сейф, вернул икону на место, развернулся и пошел к двери. Выйдя из алтаря, осмотрел помещение.