Сборник рефератов по истории. 9 класс
Шрифт:
Керенский не страшился грозить революцией: «Вы, господа, – обращался он к депутатам, – до сих пор под словами „революция“ понимаете какие-то действия антигосударственные, разрушающие государство, когда вся мировая история говорит, что революция была методом и единственным средством спасения государства. Если власть пользуется законным аппаратом, чтобы насиловать страну, чтобы вести ее к гибели, обязанность граждан – этому закону не подчиняться»[217].
Революционность Керенского шла по нарастающей. 14 февраля 1917 г. в ходе думских дебатов Керенский прямо заявил, что корень всех несчастий России не только бюрократия, не только бездарное правительство, но те, кто сейчас находятся на троне. "Поняли ли вы, – говорил он, – что исторической задачей русского народа в настоящей момент является задача уничтожения
Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в орудие издевательства над народом?… С нарушителями закона есть только один путь – физического их устранения. Председатель Думы в этом месте спросил, что я имею в виду. Я ответил: «Я имею в виду то, что свершил Брут во времена Древнего Рима»[218].
Керенский, благодаря связям, избранной политической линии, личным качествам, стал к этому времени центральной фигурой левой части Думы. И В. И. Ленин 1 января 1917 г. констатировал: «При теперешнем состоянии России ее правительством могли бы тогда оказаться Милюков с Гучковым или Милюков с Керенским», а 31 января, рассуждая, почему Николай II не может подписать мир, писал: «Царь мог сказать… если я… подпишу мир, то придется, пожалуй, иметь дело с правительством Милюкова и Гучкова, если не Милюкова и Керенского»[219].
3. А. Ф. КЕРЕНСКИЙ В ФЕВРАЛЬСКИЕ ДНИ 1917 г. И ВО ВРЕМЕННОМ ПРАВИТЕЛЬСТВЕ
Обстановка в России складывалась таким образом, что общество в 1916 г. ожидало больших потрясений. Уже тогда все было готово для социального и политического взрыва. И, тем не менее, когда революция свершилась, она многих застала врасплох. Этот момент отмечали многие деятели того времени, в том числе и Керенский. «Сцена для последнего акта была давно готова, – писал он впоследствии, – однако никто не ожидал, что время действия уже наступило»[220].
В течение всей Февральской революции Керенский жил с эйфорическим настроением и при этом чрезвычайно многое делал для организации новой власти. Он развил невероятную энергию, работал неистово и выступал в самых различных ипостасях. «В первые дни революции, – вспоминал С. И. Шидловский, – Керенский оказался в своей тарелке, носился… Не различая дня от ночи, не спал, не ел и весьма быстро дошел до такого состояния, что падал в обморок, как только садился в кресло, и эти обмороки заменяли ему сон. Придя в себя, он снова говорил без конца, куда-то уносился, и так продолжалось день и ночь»[221].
Он старался быть везде, поспеть за всем и во многом достиг этой цели: ни одно сколько-нибудь значительное событие, ни один примечательный факт, касавшийся власти, не прошли мимо Керенского.
Керенский знал психологию масс, умело пользовался приемами популизма и способен был эффективно влиять на слушателей. По его собственному признанию, он никогда не писал текстов выступлений и не пользовался какими-либо заготовками; чаще всего он импровизировал и менял средства воздействия на аудиторию по ходу речи. Слава большого оратора прочно закрепилась за ним еще в период думской деятельности. Для этого у него было все – и субъективные данные, и солидный политический опыт. Он обладал высоким интеллектом и внешним видом – стройный, порывистый, страстный – он отличался от типичных интеллектуалов и общественных деятелей, чаще ухоженных, нарочито степенных. Чрезвычайная нервность, быстрая возбудимость, экзальтированность давали его выступлениям дополнительную ударную силу.
У Керенского был хорошо поставленный голос; он обладал отличной фразировкой, доставшейся ему от того времени, когда он готовился стать певцом. Обычно он говорил громко и нередко доходил до экстаза; высокий эмоциональный накал передавался слушателям, и они горячо сопереживали факту. Иногда нервы его не выдерживали, и падал в обморок. Но подобные срывы не только не ослабляли производимого эффекта, наоборот, еще больше усиливали воздействие на слушателей.
Керенский с восторгом принял переход солдат Петроградского гарнизона на сторону революции. Когда первые колонны военных подошли к Таврическому дворцу, а это случилось 27 февраля в 13:00, именно он проявил решимость. В своих мемуарах он писал, что когда сообщили о появлении военных, он с трудом поверил в такую счастливую
Керенский поздравил солдат с революцией, попросил их следовать за собой и провел в здание Думы с целью разоружить жандармов, охранявших Таврический дворец. Кроме того, их предполагалось поставить на защиту Государственной думы в случае нападения той части войск, которая сохраняла верность царскому правительству. «Я опасался, – писал он, – что для разоружения охраны придется прибегать к силе, как выяснилось, она разбежалась еще до нашего появления»[224].
Керенский принял активное участие в судьбе Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. По его настоянию в Таврическом дворце было выделено помещение, в котором разместился Совет. Это знаменитая 13-я комната, в которой состоялось первое заседание Совета, избравшее Временный исполнительный комитет. Его председателем стал Н. С. Чхеидзе, а товарищами председателя – М. И. Скобелев и А. Ф. Керенский. Одновременно последний принимал участие и в формировании Временного правительства. В ночь на 1 марта состав правительства был согласован. Для социалистических партий выделили портфели двух не самых главных министерств – труда и юстиции. Портфель министра труда предложили председателю исполкома Петроградского Совета Н. С. Чхеидзе, а министра юстиции – его заместителю А. Ф. Керенскому. Но подавляющим большинством голосов исполком постановил не давать своих представителей в кабинет министров и участия в нем не принимать.
Но Керенскому необходимо было войти в состав правительства, т. к. он считал, что это первая ступень к высшей государственной власти, но он не хотел порывать и с Госсоветом, а следовательно, и с демократией. Керенский решил, минуя исполком, обратиться непосредственно к депутатам Петроградского Совета.
2 марта он явился на пленарное собрание и разыграл политическую сцену, давшую ему все желаемое. Керенский смиренно сообщил депутатам, что уже стал министром юстиции. «Войдя в состав Временного правительства, – заявил он, – я остался тем же, кем был, – республиканцем. В своей деятельности я должен опираться на волю народа. Я не могу жить без народа, и в тот момент, когда вы усомнитесь во мне, – убейте меня… Товарищи! – обратился он к депутатам. – Позвольте мне вернуться к Временному правительству и объявить ему, что я вхожу в его состав с вашего согласия, как ваш представитель»[225].
Эмоциональный накал в зале быстро нарастал. «Речь эта была страстным воплем о нравственной поддержке, об оправдании сделанного им шага», – писал очевидец событий С. Мстиславский"[226].
Члены Совета вскочили со своих мест, подхватили его на руки и как нечто совершенно бесценное внесли в зал заседаний Временного правительства. После этого акта Керенский по всякому поводу и без него заявлял, что является «всенародно избранным» членом правительства. «Власть мне не дана по капризу отдельных личностей, – утверждал он, – а волею всего народа»[227].
Керенский активно участвовал в обсуждении условий соглашения между исполкомом Петроградского Совета и членами Временного правительства. Разговор шел чрезвычайно тяжело, и чашу весов в пользу правительства склонил опять-таки Керенский. Яростные споры вокруг пунктов программы подействовали на него удручающе. Он вышел на сцену последним, занял место не в центре сцены, как это делали другие участники дискуссии, а где-то с краю, на самом левом ее фланге. С. Мстиславский, лично наблюдавший этот момент, писал о выступлении Керенского: «Весь в черном, доверху застегнутый, прямой как свеча, торжественный и бледный… и как-то по-новому, тягуче, звучал пытавшийся „чеканить“ слова хрипловатый голос. И весь он, от головы до ног, казался нарочитым, словно подмененным… Он опускает бескровную руку за шелковый лацкан сюртука, вынимает красный, кровяным пятном платок и взмахивает им по воздуху, овевая лицо»[228].