Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
Никто не шагнул к убитым, только своих раненых укладывали на землю, торопливо перевязывали.
Сержант Волков шагнул к Олейнику:
– Товарищ лейтенант! Позвольте, перевяжу.
Олейник с удивлением оглянулся:
– Что? Меня?
– Ну да, – ответил Волков почтительно, – голову.
Олейник провел ладонью по щеке, там что-то ползло, ощутил мокрое и теплое. Ладонь стала красной, к тому же он, похоже, задел пальцем бровь, что направляла струйку крови вдоль виска, и теперь кровь потекла в глазную
Он отмахнулся:
– Царапина! Займись ранеными.
– Слушаюсь, товарищ лейтенант! – рявкнул Волков преданно, посмотрел влюбленными глазами, – Тогда хоть бы ногу!
– Отставить, – рыкнул он. – Никаких ног у меня нет!
Волков откозырял и пропал, а Олейник шагнул в сторону раненых солдат, его качнуло, нога едва не подломилась. Он с удивлением посмотрел на правую ногу. Штанина намокла, стала темно-бурой, а в сапоге горячо, там хлюпает, словно ступал по прогретому солнцем мелкому болотцу.
Раненых разложили прямо под солнцем, торопливо делали перевязку. Остальные суетились вокруг, бестолково совали индивидуальные пакеты. Трое бродили среди разбросанных тел коммандос, переворачивали, снимали часы, шарили по карманам, срывали дорогие побрякушки.
Олейник оглянулся на американского солдата, голова которого стало кровавым месивом.
– Кравцов, это ты его? Чем??
– Прикладом, – вызверился Кравцов, по еще щеке стекала широкая алая полоса. – Чем же еще?
Сержанты подбегали, докладывали, да он и сам видел: семнадцать раненых, трое тяжело, убитых нет. На душе было странно покойно и светло, словно совершил нечто богоугодное, чистое, святое.
Сержант Волков лихо откозырял:
– Что прикажете, товарищ лейтенант?
Он тянулся перед ним так, словно перед самим Жуковым, который выиграл войну с Гитлером в два дня. В глазах были восторг, почтение и глубокая жалость, причину которой Олейник понимал лучше других: трибунал, суд, разжалование и что-нибудь намного хуже, вплоть до расстрела, но странный покой, которого не знал уже много лет, не оставлял.
Он чувствовал, что улыбается, вдруг ощутил, что язва терзать перестала, что тело у него здоровое и все еще молодое.
Он подал знак, Волков бегом принес рацию. Старую, допотопную, такими пользовались еще в войну с Гитлером. Связь установилась не сразу, долго хрипело и трещало, наконец, добрался до командира части, назвался и доложил четко и спокойно:
– Товарищ командир, на нашу территорию вторглись американские войска. Я был вынужден принять бой. Захватчики уничтожены. С нашей стороны семнадцать раненых. Прошу выслать санитарную машину. Трое в тяжелом состоянии.
Из микрофона вместе с треском и хрипами выпукнуло:
– Что?.. Ты о чем? Какие захватчики?
– Американские – пояснил он. – Они лежат все здесь. Повторяю, семнадцать раненых! Срочно шлите машину
Там шуршало, слышались голоса,
– Оставайтесь там. Ничего не трогать.
– Есть, – ответил он и отключил связь.
Он надеялся, что умрет до прихода санитарной машины, или хотя бы потеряет сознание, но когда вдали показались, мчащиеся к ним на бешеной скорости два командирских джипа и три санитарных, он нашел в себе силы встать и даже выйти навстречу.
Командир выскочил почти на ходу, Олейник подтянулся и взял под козырек:
– Товарищ командир, докладываю...
Майор скользнул взглядом по его бледному лицу, заметил глуповато-счастливую улыбку, поморщился при виде струйки крови, что норовила залить правый глаз:
– Не надо. Вижу. Сдать оружие!
Приехавшие с ним автоматчики отобралио пистолет, даже сняли пояс. Санитары метались среди американских командос, переворачивали, осматривали. Майор бледнел на глазах.
Олейник снова ощутил злость и презрение.
– Товарищ майор, – сказал он, – Наши солдаты истекают кровью! А что делают ваши люди?
Майор, словно не слышал, а медики все еще осматривали американцев. Вокруг одного сгрудились толпой, рвали на нем одежду, совали бинты, ширяли уколами. Рядом с американцем лежал на спине в неудобной позе Иванов, подвернув простреленную ногу. Он стискивал зубы, сдерживая боль. Волосы слиплись от крови, пурпурная струйка стекала через глаз. Он часто и хрипло дышал, еще одна рана была в середине груди, кровь оттуда выплескивалась алым бурунчиком.
– Сволочи! – прохрипел Олейник. Он выхватил у одного из сопровождающих майора солдат автомат, щелкнул затвором. – Мать вашу!.. Если не займетесь моими людьми, я всех вас сейчас...
Один из санитаров, опомнившись или устыдившись, перешел к Иванову. Еще один поспешил к солдатам, что неумело перебинтовывали друг друга. Со стороны базы показался второй автомобиль, уже не джип, а роскошный форд, а сам полковник, привставший на сидении, был похож на сытого американского бизнесмена, вырвавшегося в уикэнд на сафари в Африку...
Майор схватился за голову:
– Генерал!.. Что делать, что делать?
Олейника поспешно затолкали в его джип. Он бросил оттуда почти весело:
– А то и делать!
Десантники впрыгнули с двух сторон, его стиснуло между крепкими накачанными телами. Но он помнил, что у коммандос мышцы были не хуже, улыбка не покинула его лицо, да и десантники смотрели с боязливым уважением.
Когда машина тронулась, один воровато оглянулся, вытащил дорогой надушенный платок, явно женский подарок, вытер ему лоб и глаз, Олейник смотрел как тот бережно сложил платок, а в кармашке комбинезона спрятал так, словно эта была реликвия, которую будет передавать от сына к внуку.