Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
– У вас что, других дел нет? У нас что, благополучная Швейцария?
– Да нет, но…
– Народ нас поймет, – отрубил Кречет. – Понятно? Пой-мет.
Егоров с облегчением перевел дух, козырнул и вышел, неслышно притворив дверь. Мы переглянулись. Кречет все еще действует как на тонущем корабле. Если вспомнить характер исполнительного Егорова, то через два-три дня в Москве останется только две части всех диаспор.
К Кречету приблизился Мирошниченко, кашлянул, сказал вопросительно:
– В Россию прибыл с визитом сам профессор Майкл Джонсон. В интервью в аэропорту сообщил,
Коган спросил удивленно:
– А что, любовь к Отечеству может быть второй степени?
Яузов рыкнул на слишком умного иудея:
– Помалкивай, жидяра. Если осетрина может быть второй степени… или свежести, это неважно, то и любовь может. У нас Россия, понял?
– Не понял, – признался министр финансов, – но, наверное, это и правильно? Умом Россию не понять… Ее понимают другим местом. Но нам визит этого светила не светит. При нынешнем президенте хрен расслабишься, оттянешься, побалдеешь.
Мирошниченко все еще выжидательно смотрел на Кречета. Тот поднял глаза от бумаг, уставился непонимающе:
– Что за… он кто, дипломат?
– Специалист по стрессам, – объяснил Мирошниченко. – Мировое светило!.. Сейчас все гармони… гармонизируются с окружающим миром. Все наши беды, как выяснилось, происходят из-за нашей дисгармонизации с окружающим миром. Стоит только пройти несколько курсов гармонизации…
– И сразу все по фигу, – подсказал Коган тихонько.
Кожа на скулах Кречета натянулась до треска. Нижняя челюсть выдвинулась, лицо приняло нехорошее выражение. Мирошниченко отступил на шаг, вытянулся по швам.
– Черт бы вас побрал, – прошипел Кречет, как разъяренный змей. Голос медленно креп, превращался в рык, грохочущий гром. – Черт бы вас!.. Какая гармония? С каким миром?.. Нет, ты скажи!!!
Я покосился на членов правительства. Они опускали головы. Привычные слова. Привычные фразы, привычные. Но мы начали строить новый мир… и нам ли уживаться со старым? Да еще в гармонии!
А Коломиец фыркнул:
– Было бы с чем гармонизироваться!.. Я, простите, живу в Кузьминках, моя пожилая мама не хочет покидать этот район… Так вот, когда бы ни вышел – утром, днем или вечером, – пьянь на пьяни, от мата потемнел воздух и вянут листья, десятилетние шлюшки в подъездах и уже прямо во дворе обслуживают наркоманов… Куда бы ни ступил, вляпаешься в свежее дерьмо! Как будто уже и жильцы дома выходят, простите, фекалить в подъезды и на межэтажные площадки… Да и в лифте – вонь, блевотина, моча, дерьмо. Нормальные дети, такие еще есть, боятся без взрослых проскакивать в школу… Как и возвращаться. Обязательно какие-то черные рожи норовят украсть и поиметь по дороге. С этим миром гармонизироваться?
Словно злой холодный ветерок пронесся через огромный кабинет, выдувая застоявшийся воздух. Даже вечно озабоченный Краснохарев поднял голову и расправил плечи. Это прежний состав правительства старался «гармонизировать», «уживаться», «соответствовать», а мы, злые
Коган нетерпеливо поглядывал на часы, взмолился:
– Можно мне слово молвить? Как вечному диссиденту?..
– Ну, – разрешил Яузов грозно. Брови его сдвинулись, а глаза поймали сионистского шпиона на перекрестье прицела. – Ну?
– О, зохен вей, – пролепетал Коган, – когда же я проглядел военный переворот?..
Кречет тоже посмотрел на часы:
– Ого!.. Хоть министр финансов и прожорлив… как вся наша прибацанная экономика, но обед в самом деле мы прохлопали. Все сионистские козни! Поторопимся, пока вахтеры все не прикончили.
– Не прикончат, – сказал я бодро. – Вахтеры здесь тоже… интеллигентные.
Мы с шумом поднимались, захлопывали ноутбуки. Коломиец подождал меня возле двери, сказал с мягкой укоризной:
– Что вы так уж нападаете на бедную интеллигенцию? От вас ей прям спасу нет!
Он спросил так жалобно, что я остолбенело уставился на него, потом сам засмеялся, потер ладонями лицо:
– Черт… Да это так, про привычке. На самом деле я бью не по интеллигенции…
– Как же, я сам слышал!
– Не по ней, – отмахнулся я. – Чесслово.
– А по ком?
– По подделке, – объяснил я неуклюже. – Но ее-то и считают интеллигенцией. Она массова, криклива, слезлива, лезет во все щели, вот и… В нашей дикой стране достаточно иметь диплом об окончании какого-нибудь вуза, чтобы считаться интеллигентом! Бред, но это так. И вот это массовое образование, не желая и не умея работать, только умеет ныть: дайте нам условия, жалованье, свободу творчества и слуг, а мы тогда, может быть, и начнем даже работать… А если нет, то будем ставить палки в колеса любому правительству, будь это царское, советское, поповское или имперское. Да-да, имперское нашей интеллигенции не понравится еще больше, там же работать заставят! А здесь только уговаривают, потакают, нянчатся. Настоящая интеллигенция молча трудится на благо Отчизны. Как раньше трудилась, так и сейчас. Не требуя к себе внимания, не требуя условий, наград. Но ее не заметно, увы, не заметно! Хотя все, что в нашей стране сделано, сделано этой, настоящей интеллигенцией. Но из-за того, что она в тени, а на виду именно эта массовая штамповка, то и я… винюсь, бью хоть и по этой подделке, но называю ее русской интеллигенцией.
ГЛАВА 19
Похоже, на такой кабинетной работе мы теряем калории, словно в спортивном зале. На обед спешим заметно похудевшие, бледные, а у Краснохарева так вовсе под глазами трагическая синева, как у голодающего шахтера. В столовую ворвались не правительством, а несерьезными школьниками, стулья расхватывали так, будто на всех не хватит и кому-то придется есть, как коню, стоя.
Коломиец единственный, что не принялся жрать в три горла сразу, а сперва развернул салфетку, поморщил нос – не тот узор, очень аккуратно натаскал на свою тарелку из разных блюд, соорудив что-то чудовищное, будто не министр культуры, а голодный вождь папуасов.