Сборник "Русские идут!"

Никитин Юрий Александрович

Он слегка улыбнулся:

– Верно, верно. Но я должен был представиться? Как вы догадываетесь, мы ищем подходы не только к вам. Кречет уже закольцован нашими людьми. Глава государства – особый случай. Кречет к вам прислушивается особенно... Наши эксперты спешно прочли ваши труды, у них волосы встали дыбом. Вы в своих футурологических изысканиях зашли так далеко...

– Правда?

– Виктор Александрович, ваши работы опасны. Опасны тем что выглядят убедительно. Как выглядело убедительным сотни лет построение коммунизма... до тех пор, пока наконец не попытались его построить. К несчастью, это случилось в

России. Я патриот, Виктор Александрович, и тоже предпочел бы, чтобы его попытались построить в США! Тогда бы это они сейчас лизали нам ноги, а в своих валютных киосках меняли деревянные доллары на рубль десять тысяч к одному. Ваши книги не переведены на английский?

– На англицский нет, – ответил я.

– Жаль... Иван Иванович, – обратился он ко второму, – может отстегем пару миллионов долларов на перевод и издание трудов господина Никольского в США. Массовым тиражом. Авось, клюнут, начнут экспериментировать с экономикой, моралью, политикой...

Он улыбался, но в голосе звучала надежда. Я с некоторым сочувствием подумал, что он в самом деле патриот и дерется не ради денег. Денег уже нахапал, а то и просто приватизировал при перестройке пару-другую алмазных или золотых приисков.

Иванов без улыбки покачал головой:

– Не пройдет.

– Деньги же есть!

– Деньги что, но как будто вы не знаете Америку.

Васильев вздохнул, плечи опустились:

– Увы, знаю... Практичный народ. На небо и не смотрят, раз из звезд нельзя делать доллары. А под ноги – да, цент можно найти. А если русский прошел, то и сотенную... Да, ваши работы опасны только для нашего сумасшедшего народа. Пытались построить коммунизм, могут и еще что-то учудить... А нам, Виктор Александрович, хочется спасти страну!

Я не стал напоминать, что страну спасают все. Еще никто не признался, что хочет ее погубить. Но страна почему-то тонет все быстрее.

Он понял, развел в стороны широкие белые ладони:

– Понимаю, это неубедительно. Давайте зайдем с другого конца. Для постепенных реформ без потрясений нужна спокойная страна. Я сам прочел ваши труды, где вы убедительно доказывали, что такие вроде бы устаревшие понятия, как честь и достоинство необходимы для выживания рода человеческого. Но с другой стороны, возрастает и опасность со стороны гордых людей! В то время как приземленными народами, которые уже забыли такие понятия, управлять гораздо легче. Они понятнее, предсказуемее. В то же время они так же изобретают, совершают научные открытия, строят самые лучшие в мире компьютеры... которые жадно покупают гордые народы, они запускают ракеты к Марсу, они живут счастливо и, повторяю, предсказуемо. Это жизненно важно как для полиции, так и для правительства. Такой народ проще вести по пути прогресса, ибо его не заботит ничего, кроме желудка и тех органов, что ниже.

Я заметил:

– Вы же сами презираете такие народы.

– Я русский, – печально улыбнулся он. – Конечно же, в какой-то мере презираю... Но я политик, я хочу, я просто жажду, чтобы мой народ догнал западные, встал с ними в ряд... Что делать, в нашем мире побеждают прагматики, а не романтики. Презираемые прагматики... нет, уже не презираемые. Прагматик с толстым бумажником выглядит убедительнее в глазах любой женщины. Романтики хороши на час, но жить предпочитают с прагматиками.

Я слушал невнимательно, доводы

давно известны, только облекает в разные формы, а повторяет все то же:

– Если я откажусь, – спросил я прямо, – меня убьют?

Он словно бы даже смутился от такого прямого вопроса:

– Вы же умный человек, Виктор Александрович... Да что там умный, вы мудрый, все понимающий раньше других. Вас просто необходимо будет устранить... чтобы об этом разговоре никто не узнал, да и разговаривал с вами без маски, а меня знают многие. Но самое главное, что Кречет потеряет такого неоценимого помощника, а также тот шанс, что на ваше место сумеем продвинуть нашего человека. Президентов не обязательно убивать, Виктор Александрович! Достаточно надежно закольцевать.

– Спасибо за прямоту, – сказал я. Сердце мое всколыхнулось только в первые минуты, теперь стучало ровно, даже вяло. Ни страха, ни возбуждения я не испытывал. Возможно потому, что инстинкт сохранения жизни сказал сонно: а чего рыпаться? Ты уже продлил свой род. Двое детей, трое внуков... Можно и обрубить старую ветвь, чтоб не тянула зазря сок из земли, не застила солнце, не занимала место в квартире. – Спасибо... Я думаю, вы догадываетесь о моем ответе.

Он смотрел внимательно, в глазах была настоящая печаль:

– Гордость... Мальчишечья гордость! В таком возрасте... Странно, ведь жертвенность больше присуща молодежи, хотя только бы жить да жить, а старики, что уже одной ногой в могилке, больше цепляются за жизнь. Честно говоря, я ждал решения мудрее.

– Каждый считает себя мудрее других, – ответил я холодно.

Глава 34

Разговаривая с ними, я тяжело пыхтел, изображая отдышку и нездоровье. Когда мне было пятнадцать лет, я двадцатилетних считал стариками, а когда мне стукнуло двадцать, как вот этому крепышу, я был уверен, что сорок лет – это конец, дряхлость. Сейчас мне за пятьдесят, уже не скачу козликом, но, честно говоря, и раньше не скакал, а дочку поднимаю на плечи и ношу по комнате так же, как носил ее тридцать лет тому, когда у нее было не нынешние восемьдесят...

Хрюка внезапно соскочила с дивана, понеслась к двери. Боксеры из-за своего купированного хвоста восторг выражают вилянием всем задом. Сейчас я видел только зад, что энергично заходил из стороны в сторону. Следом раздался звонок в дверь.

Васильев и Иванов переглянулись. Васильев велел шепотом:

– Ни звука!

Хрюка бросилась на дверь, тупые когти со скрипом проехали по обивке. В дверь позвонили снова, Хрюка нетерпеливо взвизгнула. Доносились голоса, звонивший был не один. Хрюка верещала все громче, метнулась ко мне, сообщая, что в дверь звонят, там люди, кто-то принес косточку, ее будут чесать и гладить...

– Тихо, – повторил Васильев, – сейчас уйдут.

Сквозь тонкую дверь слышно было, как на площадке топтались, сопели. Голоса звучали приглушенно, но настойчиво, словно спорили. Послышалось царапанье, будто открывали дверь. Васильев поспешно встал, отступил за холодильник. Иванов нахмурился, торопливо поднялся со стула. Руки его все еще были карманах плаща.

Дверь скрипнула, зад Хрюки исчез, голоса стали громче, смех, на пороге кто-то словно с кем-то дрался, это Хрюка прыгала к кому-то на грудь, обшаривала в бешеном темпе карманы, обыскивала сумки.