он вонзает иголку в фигурку врагаусмехается собственным мыслямза окошком — река и её берегаточно женские груди, обвислиа над этой рекою парит особнякостроверхий, в готическом стилетам сидит у камина изысканный враги листает Легенду о Тилепогоди, не нуди — и увидишь кино:колдовская отслужена мессазавещанья составлены, всё решенои назначены время и местобутафорское небо окрасят огнии на самой его верхотурена астральной дуэли сойдутся ониголливудские
звёзды в натуре
ИГРА
кто на первом уровне был грудныма на пятом уровне с печки встална последнем уровне, пьяный в дымзапряжёт буланоговидишь, тамгде чужими мыслями лог поросгде резные идолы бдят во мхуедет добрый молодец смерд отброспоказать горынычу who is whoу него калашников на плечеон берет, смотрите-ка, заломила за ним кто в ватнике, кто в плащеэскадрон биндюжников, цепь громила горыныч спит себе, дым столбомон на добрых молодцев положил…рыщут волки в ельнике голубомда под ряской булькает старожилдолго сказку сказывать, легче спетьа и петь не хочется, я не бардза последним уровнем только смертьна delete роняющий лапу гад
«Никак не вспомню… в грудь вошёл стилет…»
никак не вспомню… в грудь вошёл стилета дальше — Лета, здравствуй, сколько летвернее, зим, по изморози судяна чёрных крыльях… впрочем, всё равноа там и девки, музыка, виносмех нелюди: да мы свои же людии не Вергилий, а сатир в трикоподносит ожерелье из клыковс блаженною улыбкою дебилаземную жизнь проверив на изломв конечном счёте, свяжешься с козломон и расскажет что с тобою былотьфу на Геенну, Суд et cetera —всё выдумки — гудели до утраах, дарлинг, дарлинг, с нас и взятки гладкиздесь я не помню… в грудь вошел стилет…очнулся — Лета, здравствуй, сколько летприми штрафную и айда на блядки
«Капельмейстер дождя в сюртуке водяном…»
капельмейстер дождя в сюртуке водяноммокрый увалень в чёрном цилиндрето стучит по стеклу, то рисует на нёмэкзотических птиц и цилинейа поднимешься с левой — озирис в гробунад церквушкой пустой нависаетприжимает к губам выхлопную трубумузыкант из рассеянных самыхи не вспомнишь, какое сегодня число —так шумит за спиною нагаяорлеанская дева с воздетым весломубираться тебе предлагая
«Открывается сердце на собственный стук…»
Открывается сердце на собственный стук,из темницы выходит бочком.Надвигается ветер и гонит листвуподзатыльником лёгким, тычком.Эти красные листья бульварам к лицу,эти жёлтые льются в зрачки.Поднимаются статуи к Богу-Отцу:пионеры, пловчихи, качкив шлемофонах, ушанках ли — не разберёшьпосле стольких-то лет… И летитпод воинственный марш, мимо каменных рожбронепоезд в парижский бутик.
Ашдод, Израиль
Ирина Каренина. Мы ехали читинским, в прицепном
«Счастье
будет, любовь не кончится — что враги ей и что друзья…»
Счастье будет, любовь не кончится — что враги ей и что друзья!В ресторанном пустом вагончике буду ехать всё я да я.В бутербродном и винно-водочном, — Каберне моё, Каберне! —В колыбельном, качальном, лодочном, где графины звенят по мне.На конечной неблизкой станции выйду молча в небытиё.Никогда не проси: остаться бы. Не твоё это. Не твоё.
«Мы ехали читинским, в прицепном…»
Мы ехали читинским, в прицепном, храпел сосед, и плакала соседка.По Кальдерону, жизнь казалась сном, — но ведь была, — и улыбалась едко.Мы квасили с ковбоем с боковой — лихим парнягой в «стетсоне» и коже.И мерк вагонный свет над головой, и за окном созвездья меркли тоже.И вновь листва летела на перрон, бессонница терзала до рассвета,И мне никто — ни Бог, ни Кальдерон — не объяснял, зачем со мной всё это.
«Какие наши годы, рядовой…»
Какие наши годы, рядовой! Мы все давно убиты под Москвой,На этой безымянной высоте, на подступах к любви и красоте.И наши души лёгкие парят, и видят рай они, и видят ад,Светло скорбят и славят Самого, и им не нужно больше ничего.
БРАЖНИК
Глянь, на шторе — бражник с хоботком, можно сбить его одним щелчком,Слепенький, и носик — как вопрос, скрученный, слонячий, глупый нос,И на лапках серых — бахрома. Ах, не бойся, не сходи с ума,Он совсем недолго проживёт, он, ещё чуть-чуть, и сам умрёт,Но пускай — у нас, в тепле, в добре, дома, в конце света, в сентябре.
«Я устала от вас, вы жестоки, вы волки, вы стая…»
Я устала от вас, вы жестоки, вы волки, вы стая,Всё бы вам налетать и терзать, вырывая куски, —В чём ещё ваша радость, моя сволота дорогая,Потаскушки-подружки, врали записные — дружки?Выскребают изнанку души сентябри и простуда —До светла, добела, до горчащих кленовых стихов.Если б только понять, для чего тянет губы Иуда,И простить отреченье — до первых ещё петухов…
ПРИЧИТАЛЬНОЕ
Ах ты, Русь-матушка, степь полынная,Дорога длинная, гарь бензиновая,Водка палёная, слеза солёная,Драка кабацкая, гибель дурацкая,Крест на дальнем погосте, белые кости,Смертушка ранняя, подоконье гераневоеУ мамки, у бабки, ломайте шапки,Да — в ноги им, в ноги! Катафалки, дроги,Не уйти от судьбы, выносите гробы —Крепкие полотенца… В новое оденься,Не жил счастливым — помрёшь красивым,Жизнь провороним — дак хоть похороним!Девки, ревите, вот он, ваш Витя,Санька, Серёжа, Ванечка, Алёша,Был живой, грешный, — лежит, сердечный,Холодный, белый: мамка ль не успелаБеду отнять, в шифоньер прибрать,В глаза ей смотреть, первой помереть,Бабка ли продремала — поперёк не встала,Не заступила горю пути, не сговорилась наперёд уйти, —А что теперь! Костлявая в дверь,А лучше б сума, чума да тюрьма,Вместе б выхаживали, беду вылаживали,Дачки таскали, у запретки стояли,Кланялись до земли, кровиночку сберегли,Всё до нитки отдали, сытно не едали,Папиросы россыпью, рюкзаки под насыпью,Охранников матюги, Господи, помоги!