Сборник стихов

Ваншенкин Константин Яковлевич

«Ругаться с бабками Лукерьями и с дворничихой тётей Фро…»

Ругаться с бабками Лукерьями и с дворничихой тётей Фро, Рядиться к ночи в шляпу с перьями, чтоб выйти вынести ведро, Идти задворками, помойками, смотреть на звёзды и грустить… В домах скрипят дверьми и койками. И мчат за водкой во всю прыть Подростки,

пацанва дворовая, шалавы самых юных лет. Проходишь мимо ты, суровая, как будто их тут вовсе нет, А после пальцами распухшими картошку чистишь, варишь суп И наизусть читаешь Пушкина, почти не разжимая губ.

«Буду думать о тебе, о тебе, буду думать обо мне, обо мне…»

Буду думать о тебе, о тебе, буду думать обо мне, обо мне. Помнишь рыбину с железкой в губе, прикорнувшую на илистом дне? Помнишь, как в её губу и зрачок прорастал стальной и острый крючок, И как леска дрогнула, порвалась, будто наших снов привычная связь? В мире нет теперь ни дна, ни основ, и волне моей не знать берегов, Рыбакам тонуть и рыбу собой под водой моей кормить голубой. По реке ли, по Оби, по Оке ходит рыба, завернула губу, В ней крючок пророс, убрать не могу — буду думать о крючке, о крючке.

«Буки приходят ночью приносят буквы…»

буки приходят ночью приносят буквы буквы как блохи скачут ложатся в строчки ангел мой фиолетов кровоподтёчен кто ему сделал больно за всё ответит я отвечаю верую дальше прочерк от In nomine Patris до Mamma mia шествуют сумасшествуют буки буквы приносят попробуй-ка не возьми их.

«Этот сквер, безусловно, от слова „скверно“…»

Этот сквер, безусловно, от слова «скверно», здесь жабрей прорастает из жабр планеты, И мандраж — мандрагоры настой по венам, и короны корней оплетают эту Позабытую землю, пустырь, разруху — где ещё мне искать утешенья, веры? Только здесь, где так сумрачно, тихо, глухо, где полынь и пустырник не знают меры. И в груди — безвоздушие Торричелли.

И, разбиты, гниют в лебеде качели.

«Развлекалочка осени, мокрая поступь весны…»

Развлекалочка осени, мокрая поступь весны, Что-нибудь об Альенде, о Чили, о Кубе, Геваре… Что-нибудь обо мне: может, книги, пластинки ли, сны, — Что-нибудь, что ты выменять сможешь у баб на бульваре. Кто меня не хранил, как булавку, копейку, листок! Кто меня не листал, вырывая на память страницы! Я — бумажный божок, знаю свой невысокий шесток. Я — бумажный журавлик, нелепая, слабая птица. Я — дурацкий посланец, я только твержу: «Миру — мир, И готовься к войне, para bellum, и смажь парабеллум… Землю — пахарям, небо — пилотам, лады, командир? Звёзды — нам, стихотворцам, но это я так, между делом…»

«Вокзальность бытия. Бельканто тепловоза…»

Вокзальность бытия. Бельканто тепловоза. На сутки задремать. В отключку — телефон. Паршивые стихи. Наверно, лучше прозой. «Не лги себе». Не лгу. Включите микрофон! Я вам ещё прочту, я вам ещё посмею!.. «Не лги себе». Не лгу. Мне нечего прочесть. По-старому — нельзя, а лучше — не умею. «Виновна, ваша честь». Согласна, ваша честь. Мы валимся во тьму. Как дурни, мы похожи. Кому приспичит знать всех нас наперечёт? Колеблемый светиль… нет, всё-таки треножник. И что-нибудь ещё. Да, что-нибудь ещё.

«Стёклышко прячешь во рту, уголёк — верную русскую речь»

Стёклышко прячешь во рту, уголёк — верную русскую речь. Мир сбережёт ли, склонится у ног, снимет ли голову с плеч, А всё одно — бормочи, бормочи, и пишмашинка тук-тук… Так — под расписку — от неба ключи брошены в лодочку рук: На! Как дитя, до рассвета играй, пробуй замки, чуть дыша, То открывай свой бессмысленный рай, то закрывай не спеша.

Минск