Сборник
Шрифт:
— Заплати добром за зло, а? Так можно далеко зайти... — сказал Сторми.
Остальные заворчали. Фоун подняла руки и снова спросила:
— Так чего бы хотел Латч?
— Я убил Латча, — сказал я.
— Заткнись, мразь, — сказал Криспин. — Договорились, Фоун. Но послушай. После того, как он выйдет из больницы, — мне плевать, пусть выглядит, как Хиди Ламар[30] — чтобы он мне не попадался, иначе я его скручу и разделаю тупой пилкой для ногтей.
Тут я наконец-то вырубился.
Потом было время, когда я лежал, уставясь в белый потолок с закругленными краями, уходящий во все стороны, и было время, когда я смотрел сквозь дырочки в бинтах. Ни разу не проронил ни слова, и мне тоже мало что говорили. Кругом были чужие люди, они знали свое дело, и мне это было в самый раз.
Нынче утром они сняли бинты и дали мне зеркало. Я ничего не сказал.
Они ушли. Я посмотрел на себя.
Не бог весть что. Но клянусь Богом — могу назвать вам сотни людей, более уродливых, чем я. Перемена, в которую не всякий поверит.
Так что, убил ли я Латча Кроуфорда?
Кто был этот мудрец-хитрец,
Посмотри на парня в зеркале. Это сотворил Латч.
Латч не умер. Я никого не убивал.
Ведь говорил я вам, говорил, говорил, что хочу жить на свой треклятый манер! Не нужно мне этого лица! И теперь я все это написал и ухожу. Не удалось тебе заодно сделать меня хорошим парнем, а, Латч? Уйду через фрамугу. Смогу пролезть. И — мимо шести этажей, лицом вниз.
Фоун...
Человек, который научился любить
Его звали Мэнш; когда-то давно у них в ходу была забавная шутка на этот счет, но со временем она стала горькой.
– Боже, как бы я хотела увидеть тебя прежним, - сказала она, стонущим в сне, вскакивающим по ночам с постели, бродящим в потемках и никогда не объясняющим причин своего странного поведения. И пусть по твоей милости мы порой едва сводили концы с концами, голодали и бог знает как выглядели! Я, конечно, пилила тебя за это, но скорее по привычке, а не всерьез. Я не принимала все близко к сердцу и могла бы терпеть сколько угодно, ведь, несмотря ни на что, ты был самим собой и поступал как хотел.
– А я всегда только так и поступал, - ответил Мэнш, - и не раз пытался втолковать тебе, что к чему.
Она не сдержала возмущенного возгласа:
– Кто бы в этом разобрался?
Давнее, привычное отчуждение охватило ее; она устала ворошить прошлое и предпринимать бесплодные попытки снова и снова вникать в то, чего не смогла понять за годы.
– А вот к людям ты всегда хорошо относился, по-настоящему любил их. Взять того парня, что вдребезги разнес пожарный гидрант и фонарь перед домом. Ты отделался от легавого и пройдохи-адвоката, от санитарной машины и кучки зевак, сам привез парня в больницу и не разрешил подписывать никаких бумаг, потому что тот был в шоке. Или захудалый отель, который ты перерыл сверху донизу, чтобы найти и вернуть Виктору искусственную челюсть, когда он угодил в тюрьму. А бесконечное ожидание в приемной врача, пока миссис Как-ее-там целый день лечила свой рак горла? Ты даже толком и не знал ее. Не было вещи на всем белом свете, какой бы ты не сделал для ближнего своего.
– Я всегда помогал как мог. Без устали.
Издевка.
– Так поступал Генри Форд. Эндрю Карнеги. Семейство Круппов. Тысячи рабочих мест, биллионы выплаченных налогов на благо каждого. Знаю я эти сказки.
– Но у меня не тот случай, - мягко сказал он.
И тогда она выложила главное, без гнева и ненависти, почти равнодушно. Проговорила потухшим голосом:
– Мы любили друг друга, и ты ушел.
Они любили друг друга. Ее звали Фауна; когда-то давно у них в ходу была забавная шутка на этот счет. Зверушка Фауна, Мэнш-Мужчина и шуры-муры между ними. "История Содома объясняется просто, - он перевирал Чосера. Бесстыдство толкает к супружеской измене" (так как нее был муж, где-то там, среди уроков игры на клавесине, пыльных недовязанных ковриков, набросков пьесы и кучи другого несбывшегося хлама, хранящегося в глубине ее памяти). Но намек остался непонятым. Она не была умницей, а просто любила. Принадлежа к тем людям, которые всю свою жизнь лишь ожидают встречи с настоящим, она отбрасывала одно дело за другим, как не имеющее значения. Такие, если уж ухватят свой шанс, то навсегда, и им говорят: "Ба! Как ты изменился!" А она не изменилась. Жар-птица поманила и улетела, и никогда уж ей не совершить поступка. Никогда.
Они повстречались в расцвете молодости. Ее маленький домик стоял в глубине рощи на окраине городка, имевшего репутацию "творческого курорта". И действительно, в самом городке и его окрестностях поблескивали самородки истинных талантов. Здесь к чудакам традиционно весьма терпимое отношение при условии, что они а) не отпугивают туристов и б) не гребут мало-мальски солидных денег.
Фауна была стройной, миловидной девушкой, которой нравились свободные длинные платья, надетые прямо на голое тело, нравилось жалеть бессловесных больных бедолаг, вроде птиц с переломанным крылом, чахнущих Филодендронов и им подобных, и нравилась музыка - море разной музыки; и хотя она все делала вроде бы правильно, но так ничего и не довела бы до ума, не повстречав свою жар-птицу. Она имела единоличные права на небольшой дом и работала часть дня в местной лавочке, торговавшей рамами для картин. Самобытная и нетребовательная, Фауна не впутывалась ни в какие марши протеста, подачи апелляций и прочее в том же духе. Она просто верила, что надо быть доброй ко всему окружающему, и думала... нет, совсем не так. Она не думала этого, а чувствовала, что если сердечно относиться к каждому, то мир, как целебным бальзамом, пропитается добротой - и вот вам средство борьбы с войнами, алчностью, несправедливостью. Словом, она и ее дом были привычной, неизменной частью городка и после того, как грунтовую дорогу, ведущую к дому, замостили, а в конце пути врыли уличный фонарь и пожарный гидрант.
Когда Мэнш появился здесь - длинноволосый юнец с гитарой за плечами его ум хранил солидные научные познания, почерпнутые в сотнях книг, и отличался пытливой неугомонностью. Он оказался полным профаном в сердечных делах, и Фауна просветила его на этот счет даже лучше, чем
Руки Мэнш имел поистине золотые и всегда доводил начатое до блеска. Немудрено, что все его новинки сразу шли в дело в дюжине мест. Он сконструировал оригинальное устройство для нарезки оберточной бумаги, с полированным вручную корпусом из дерева местных пород, в который вставлялись рулоны от счетной машины, а в днище было маленькое лезвие, чтобы аккуратно отмерять ленту нужной длины. Он изготавливал точные копии каминных мехов, яблокорезки и другое оборудование, удобно размещавшееся в лавочках (в этом селении преобладали лавочки, а не магазины), и приносившее кое-какой доход. Он понимал толк в транзисторах и зубчатых колесах, рычажных передачах, двигателях Ванкеля и топливных баках. Частенько пропадал он в задних комнатах дома, экспериментируя с магнитами и осями, множеством химических реактивов всех цветов и оттенков, и как-то раз ему в голову пришла интересная мысль. Он начал опыты с ножницами, картоном и несколькими металлическими деталями. По виду они напоминали рамку и ротор, но были изготовлены из особых материалов и особым способом. Когда он соединил все части, ротор стал вращаться, и внезапно Мэнш постиг самую суть. Он тут же проделал легкие изменения в приборе, и ротор, почти целиком картонный, завертелся с сумасшедшей быстротой, издавая пронзительный, нарастающий звук, а десятипенсовый гвоздь, служивший осью, продырявил бумажную конструкцию. Затем ротор сорвало с места, и он пролетел через всю комнату, разбрасывая вокруг блестящие крупинки железа. Мэнш не сделал даже попытки собрать разлетевшиеся детали, лишь постоял с отсутствующим видом и вышел в другую комнату. Только раз взглянув на него, Фауна тут же подбежала, обняла и принялась допытываться: что случилось, в чем дело? но он, ошеломленный, прямо остолбенел, пока из его глаз по щекам не покатились слезы. Казалось, он и не замечал их. С этого самого времени он начал стонать среди ночи, вскакивать с постели и бродить впотьмах. Годы спустя, когда она говорила, что Мэнш ничегошеньки не объяснял, это одновременно было и правдой, и ложью, потому что он намекнул ей на грандиозность своей идеи, которая могла толкнуть людей на все, вплоть до убийства; одних - чтобы завладеть ею, а других - чтобы задавить ее в зародыше. Но главное он утаил, твердя, что любит ее и не хочет подвергать смертельной опасности. Она вволю наплакалась, упрекала его в недоверии, но он отвечал, что верит ей и просто стремится уберечь, не бросать на съедение волкам. Он сказал также - это страшно терзало Мэнша и не давало покоя ночами, - что устройство, придуманное им, способно превратить пустыню в цветущий сад и накормить голодающих на всей планете, но, выпущенное из-под контроля, оно грозит обернуться вселенской катастрофой. Ведь неопасное само по себе становится опасным по воле людской, и самый первый человек, погибший от этой штуки, умрет по его вине. Подобная мысль была для него невыносимой. Он должен был сделать выбор, а прежде, чем его сделать, ему предстояло решить, можно ли пожертвовать одной человеческой жизнью ради счастья и безопасности миллионов, и, следовательно, простится ли ему смерть тысяч, если такой ценой обойдется победа над нищетой для всех остальных. Мэнш изучал историю и психологию, у него был математический склад ума и руки работяги, и он чертовски хорошо представлял себе последствия того или иного выбора. К примеру, он знал, куда нетрудно сбагрить свою идею и ответственность за нее, и получить такую сумму, что хватило бы на жизнь в совершеннейшей роскоши до конца дней ему, Фауне и сотне-другой близких друзей, если уж на то пошло. Требовалось лишь поставить подпись на бумаге и пронаблюдать, как она будет навечно похоронена в сейфе какой-нибудь из корпораций, так как по меньшей мере три индустриальных гиганта вступили бы в отчаянную борьбу за право обладать открытием, предлагая безумные деньги. Или убили бы его.
Он обдумывал варианты с распространением множества светокопий по городам всего мира или поиском надежных, принципиальных ученых и инженеров и объединением их в фирму, которая бы собирала аппараты и давала лицензию на их использование только в мирных целях. И все это прекрасно бы сработало с новой моделью крысоловки и швейной машины, но не с таким могучим изобретением, способным изменить поверхность земли, покончить с голодом, смогом, разбазариванием природного сырья, - ведь одновременно оно уничтожало нефтехимическую промышленность (кроме изготовления красителей и пластмасс), энергетические компании, сам принцип двигателя внутреннего сгорания и все отрасли, его производящие и снабжающие топливом. Даже атомную энергетику в большинстве случаев ее применения.
Мэнш из кожи вон лез, стараясь вообще ничего не предпринимать, что проявилось периодом скрежета зубовного и ночной маетой, но это не помогло - машина его не отпускала. А потом он сделал свой выбор и составил план действий, как воплотить его в жизнь. Первым шагом Мэнша к цели стало посещение местной парикмахерской.
Фауна приняла неожиданность молча, как и устройство Мэнша на работу во "Флэкстроникс", предприятие легкой индустрии, выпускающее по государственному контракту мелкие комплектующие детали для компьютеров. Такая работа являлась объектом презрения со стороны здешней богемы, образованных кругов и библиофилов. Фауну тяготила атмосфера распорядка, и, хотя Мэнш вел себя по-прежнему (а выглядел совершенно иначе), она не на шутку встревожилась. В дни выдачи жалования он начал приносить столько денег, сколько она раньше никогда и не видела, да и видеть не желала. Она вдруг стала упрямой и, потеряв возможность брюзжать на бедность, продолжала латать дыры, изворачиваться, обходиться без того и без этого. Доводы, которые она придумывала в свое оправдание, самой же Фауне казались несостоятельными, но тем не менее только усиливали ее упрямство и делали еще большей чудачкой. Потом он купил автомобиль, что она вообще восприняла как крайнюю степень безнравственности.