Сборники стихотворений
Шрифт:
всего старья, я влез,
веков девятнадцать назад, вот в этот самый
в Дарьял. Лезгинщик
и гитарист душой, в многовековом поту, я землю
прошел
и возделал мушой отсюда
по самый Батум. От этих дел
не вспомнят ни зги. История
врун даровитый, бубнит лишь,
что были
царьки да князьки; Ираклии,
Нины,
Давиды. Стена
и то
знакомая что-то. В тахтах
вот этой
я вел
Руставели Шотой с царицей
с Тамарою
шашни. А после
катился,
костями хрустя, чтоб в пену
Тереку врыться. Да это что!
Любовный пустяк! И лучше
резвилась царица. А дальше
я видел
в пробоину скал вот с этих
тропиночек узких на сакли,
звеня,
опускались войска золотопогонников русских. Лениво
от жизни
взбираясь ввысь, гитарой
душу отверз "Мхолот шен эртс
рац, ром чемтвис Моуция
маглидгаи гмертс..." И утро свободы
в кровавой росе сегодня
встает поодаль. И вот
я мечу,
я, мститель Арсен, бомбы
5-го года. Живились
в пажах
Князевы сынки, а я
ежедневно
и наново опять вспоминаю
все синяки от плеток
всех Алихановых. И дальше
история наша
хмура. Я вижу
правящих кучку. Какие-то люди,
мутней, чем Кура, французов чмокают в ручку. Двадцать,
а может,
больше веков волок
угнетателей узы я, чтоб только
под знаменем большевиков воскресла
свободная Грузия. Да, я грузин,
но не старенькой нации, забитой
в ущелье в это. Я
равный товарищ
одной Федерации грядущего мира Советов. Еще
омрачается
день иной ужасом
крови и яри. Мы бродим,
мы
еще
не вино, ведь мы еще
только мадчари. Я знаю:
глупость - эдемы и рай! Но если
пелось про это, должно быть,
Грузию,
радостный край, подразумевали поэты. Я жду,
чтоб аэро
в горы взвились. Как женщина,
мною
лелеема надежда,
что в хвост
со словом "Тифлис" вобьем
фабричные клейма. Грузин я,
но не кинто озорной, острящий
и пьющий после. Я жду,
чтоб гудки
взревели зурной, где шли
лишь кинто
да ослик. Я чту
поэтов грузинских дар, но ближе
всех песен в мире, мне ближе
всех
и зурн
и гитар лебедок
и кранов шаири. Строй
во всю трудовую прыть, для стройки
не
даже
Казбек помешает
срыть! Все равно
не видать
в тумане.
1924
ТАМАРА И ДЕМОН
От этого Терека
в поэтах
истерика. Я Терек не видел.
Большая потерийка. Из омнибуса
вразвалку сошел,
поплевывал
в Терек с берега, совал ему
в пену
палку. Чего же хорошего?
Полный развал! Шумит,
как Есенин в участке. Как будто бы
Терек
сорганизовал, проездом в Боржом,
Луначарский. Хочу отвернуть
заносчивый нос и чувствую:
стыну на грани я, овладевает
мною
гипноз, воды
и пены играние. Вот башня,
револьвером
небу к висну, разит
красотою нетроганой. Поди,
подчини ее
преду искусств Петру Семенычу
Когану. Стою,
и злоба взяла меня, что эту
дикость и выступы с такой бездарностью
я
променял на славу,
рецензии,
диспуты. Мне место
не в "Красных нивах",
а здесь, и не построчно,
а даром реветь
стараться в голос во весь, срывая
струны гитарам. Я знаю мой голос:
паршивый тон, но страшен
силою ярой. Кто видывал,
не усомнится,
что я был бы услышан Тамарой. Царица крепится,
взвинчена хоть, величественно
делает пальчиком. Но я ей
сразу:
– А мне начхать, царица вы
или прачка! Тем более
с песен
какой гонорар?! А стирка
в семью копейка. А даром
немного дарит гора: лишь воду
поди,
попей-ка!Взъярилась царица,
к кинжалу рука. Козой,
из берданки ударенной. Но я ей
по-своему,
вы ж знаете как под ручку...
любезно...
– Сударыня! Чего кипятитесь,
как паровоз? Мы общей лирики лента. Я знаю давно вас,
мне
много про вас говаривал
некий Лермонтов. Он клялся,
что страстью
и равных нет... Таким мне
мерещился образ твой. Любви я заждался,
мне 30 лет. Полюбим друг друга.
Попросту. Да так,
чтоб скала
распостелилась в пух. От черта скраду
и от бога я! Ну что тебе Демон?
Фантазия!
Дух! К тому ж староват
мифология. Не кинь меня в пропасть,
будь добра. От этой ли
струшу боли я? Мне
даже