Сценарии судьбы Тонечки Морозовой
Шрифт:
Но приехали очень быстро.
«Волга» остановилась возле серого забора, кое-где завалившегося внутрь. Шофер вышел и открыл бабушке дверь. Следом за ней полезла Марина, соображая, что, может быть, здесь ей дадут поиграть с оленем. Ворота, такие же серые, как и ветхий забор, стояли распахнуты настежь, и весь двор до самой избы был засыпан стружкой и загроможден досками, горбылем, железяками и очень страшными ведрами, мятыми и черными внутри. Марина испугалась ведер, а шофер сказал, что в них греют смолу, когда смолят бочки.
Куда страшнее
Из избы высыпали дети, Марине показалось, что много, и она на всякий случай спряталась от них за бабушку, потому что это были странные дети. В кондитерской в Столешниковом переулке Марина таких не видала. Самый младший был абсолютно голый, и Марина, задрав голову, посмотрела на бабушку – ведь неприлично же, да?.. Но бабушка на ее взгляд не ответила. Девочка, должно быть, Маринина ровесница, оказалась наголо побрита, череп весь в тонких царапинках. Одета девочка была в коричневое платье и кофту не по размеру, на локтях дырки. Старший мальчик в сатиновых черных трусах и застиранной майчонке держал в руке деревянный некрашеный корабль – игрушку.
Следом за детьми на крылечко выскочила женщина, остановилась на секунду, замерла испуганно, а потом стала кланяться.
– Степан Степаныч, к тебе пришли! – закричала она изо всех сил. – Слыш, Степ! К тебе!..
И сбежала с крыльца.
Бабушка и Акуля посторонились, немного брезгливо. Акуля поправила на голове платок.
– Степан Степаныч, люди вот! Бочки приехали заказать!..
Старик поднял на нее глаза, словно медленно просыпаясь, потом так же медленно кивнул, с трудом поднялся и пошел куда-то за дом.
– Ступайте, за ним ступайте, – подсказала женщина. – У нас бочки все там, в сараюшке. А ежели на заказ, вы ему скажите. Он слышит плохо, так вы погромче!..
Почему-то все свои пошли, а Марина осталась перед крыльцом с чужими.
– Ты кто? – спросил старший мальчик. – Шпионка, что ли?
– Я не шпионка, – прошептала Марина, и глаза у нее налились слезами.
– Не шпионка, а это чего? – И мальчик ткнул ее в живот.
Марина наклонила голову посмотреть, что там, и он ловкими замусоленными пальцами прищемил ей нос, очень больно.
– Отстань, Петька, мамка заругает, – сказала девочка равнодушно.
– Не заругает, я в Красную армию поступлю и сам всех буду ругать! Носопырка, в попе дырка! – И прищемил еще сильнее.
У Марины слезы лились ручьем, но почему-то она не звала на помощь. Мальчик все не отпускал, мотал ее голову из стороны в сторону и смеялся, и тут вдруг она ударила его кулачком в ухо. От неожиданности он отпустил ее нос, Марина толкнула его изо всех сил, и он сел на землю, в пыль.
Вид у него был изумленный.
– Ты чего дересси?! – грозно спросил он, преодолев изумление. – Да я тебя сейчас!..
–
И подобрала палку.
– Дура, – сказал мальчик. – Шпионка!
Тут из-за дома вышел отцовский шофер, видимо, бабушка или Акуля спохватились, что ребенок остался без присмотра. И – странное дело – Марина не стала ему жаловаться! Она утерла нос, одернула платье, но палку не бросила, мало ли что.
Бочки заказывали долго и скучно. Марина терпеливо ждала, стояла где поставили, сжимала палку, готовая в любую минуту защитить бабушку и Акулю.
На дачу возвращались молча.
Бабушка время от времени посматривала на свои перчатки и аккуратно пыталась их отряхнуть.
– Пылища, это уж точно, – сказала Акуля и тоже отряхнула юбку.
– Он пьющий? – спросила бабушка неизвестно про кого.
– Да где там пить-то, – отвечала Акуля. – На работу не берут, и дети мал мала меньше! Да он только в пятьдесят девятом освободился, Степан-то Степаныч. В тридцать седьмом взяли, в сорок пятом освободили, а в шестом опять взяли. Ну, освободили, а бумаги о реабилитации нету. Нету и нету. А кто его без бумаги на работу возьмет?
Должно быть, разговаривали про страшного старика.
– В лагере научился бочки гнуть, тем и живут помаленьку, – продолжала Акуля. – А какой красавец был, и тракторист! В летчики собирался, фашистов бить. А его и забрали.
Бабушка смотрела в окно и молчала.
Как-то нехорошо она молчала, тяжелым молчанием.
Марина взяла ее за руку. Бабушка оглянулась, погладила Марину по голове – тоже как-то непривычно, не как всегда, – и опять отвернулась.
– Да, – вздохнул шофер. – Расея-матушка. Сколько ж, выходит, старику лет, Степану-то?
– Да ровесник мой, с двадцатого года. Это сколько выходит? Сорок четыре, что ли?.. В первый раз взяли-то его в семнадцать лет, холостой был. В войну отца убило, а мать померла, как второй раз взяли. Две сестры были, те сразу уехали, как Степку забрали, где они, живы ли, не знаю. А он в пятьдесят девятом пришел, вот на Таньке-огороднице женился. Она в войну с солдатиком раненым жила, да он от гангрены помер. Вот жизнь какая. Всех перевернет-перелопатит.
Бочки были изготовлены, и бабушка сказала, что это превосходные бочки – не текут, ровненькие, красивые. Уличную кадушку заказали отдельно, из специального дерева, чтоб не гнила, на зиму всегда опускали в погреб, чтоб морозом не разорвало.
Собственно, до сегодняшнего дня дожили как раз уличная кадушка и небольшой бочонок, в котором солили грибы, а все остальные давно пропали, конечно. И нужно бы новые достать, но где?..
Где достать настоящую дубовую бочку, и чтоб не текла и не рассыхалась?.. Конечно, и эта еще ничего, послужит, но заменить ее нечем.
– Можно к вам? – громко закричали из-за ворот, и Марина Тимофеевна от неожиданности упустила лейку.
Лейка булькнула, наполняясь через край, и пошла ко дну.