Сценарист
Шрифт:
— Навеселились, парни? — бодро спросил лысый, подходя к телу матери.
— Да! — хором ответили те.
— В таком случае, пора закругляться. — подытожил он и достал пистолет из кармана, после чего направил его на голову мамы.
Перед выстрелом он посмотрел на меня. В его лице не были ни капли сожаления, грусти и чего-то подобного — его лик был чертовски радостным и весёлым. Кажется, он воспринимал всё это, как обычную игру.
— Запомни этот момент хорошенько, девочка. — протянул он. — Запомни день, когда ты была настолько слабой, что не смогла никому помочь! Запомни тот день, когда ты была бесполезной! Запомни его и стань лучше! Запомни его, девочка! — безумным голосом чуть ли не кричал он, после чего спустил курок.
Выстрел.
Сознание покинуло моё тело в тот момент, когда они начали уходить. Я запомнила каждого из них. Я запомнила тот день — день, когда пообещала себе отомстить за своих родителей.
И я пообещала себе, что приду к своей цели, чего бы мне это не стоило.
* * *
Очнулась я в больнице. Всё тело сильно болело, а в голове царила настоящая каша. Воспоминания медленно восстанавливались в моей памяти, от чего слёзы на глазах появлялись сами по себе. Мне было больно не только физически, но и ментально. Несколько дней подряд, которые я провела в больнице, у меня были истерики, устранять которые врачам пришлось с помощью специальные препаратов. Признаюсь, что те дни для меня были просто ужасными. Перед глазами продолжали стоять кадры той ночи и той пытки, что бандиты устроили моей матери. Можно ли сказать, что в то время я… сломалась? Вряд ли. Скорее, у меня просто образовалась психическая травма, лечение которой не проводилось до сих пор.
Во вторую неделю моего пребывания в больнице ко мне пришли органы опеки. Наверное, они так называются. Они аккуратно поспрашивали про меня, про мою семью и про ту ночь, а также попытались объяснить мне, что теперь мне придётся жить не дома, а в детском доме. Разумеется, они назвали это временной мерой — буду жить там до той поры, пока меня не удочерят новые родители. Собственно, тогда произошла ещё одна истерика, ибо я не хотела новых родителей. Я кричала, просила и умоляла их о том, чтобы они вернули мне моих, но они лишь опустили голову и сказали, что это невозможно.
Мой детский разум оказался разбитым.
С тех пор, как я попала в детский дом, моя жизнь кардинально изменилась. Я больше не могла просыпаться в своей комнате, под мягким одеялом, которое обнимало меня в течение всей ночи. Вместо этого, я просыпалась в общей комнате, где спали еще несколько детей, и начинался новый день с общей зарядки. Меня охватывало чувство одиночества и тоски, когда я вспоминала свой бывший дом и тех, кто был рядом со мной. Приливы грусти случались часто, и я не могла ничего с этим поделать. Взрослые пытались делать что-то с этим, но все их попытки были тщетными — они не могли успокоить ребёнка, что совсем недавно видел собственными глазами, как над её родителями издеваются.
В мою сторону очень часто обращали внимание те, кто считал, что именно он сможет мне помочь. Со мной постоянно разговаривали психологи и педагоги, которые пытались понять, что происходит со мной и как им помочь. Они проводили со мной много времени, учили меня новым навыкам и играли со мной в различные игры. Я странно ощущала себя, понимая, что кто-то заботится обо мне. Я не просила этой заботы и не просила их помощи. Разумеется, наладить контакт со мной у них, в большинстве своём, не получалось. Я создала вокруг себя невидимый барьер, который помогал мне отталкивать всех тех, кто пытался залезть в мою жизнь. Слишком глупо? Пожалуй, но я была ребёнком, обозлённым на весь мир, так что мне это вполне простительно.
Маленькая девочка в моём лице ненавидела всё, на чём стоит наш мир: ненавидела героев, что не пришли на помощь, ненавидела взрослых, которые пытались стать для меня родными, ненавидела других детей за то, что они были слишком весёлыми и беззаботными, ненавидела себя за то, что являюсь беспомощной. Я не знала, как выразить свою ненависть, но она жила во мне, разъедая мою душу. Я была одинокой и несчастной, и никто не мог понять меня настолько, чтобы сделать мою жизнь лучше. Я смотрела на этот мир с отвращением, потому что он был полон лицемерия, жестокости и несправедливости.
При таком моём настроении проходили недели. Я не старалась меняться, да и не хотела этого. Внутри меня бурлила первобытная ненависть, которая желала вырваться наружу. Один раз я даже умудрилась подраться с одним мальчиком, который решил без моего разрешения ворваться в моё личное пространство, дабы поиграть. Он был дерзким и самовлюблённым. В его голове существовал его идеальный образ, которого он старался придерживаться. Чёрт побери, он даже пытался пригрозить мне, что побьёт меня, если я не буду с ним играть. Что же, в тот день именно я надрала ему задницу, навсегда закопав его идеальный образ. Разумеется, за это мне пришлось отвечать перед взрослыми, но я не жалела ни об одном ударе, нанесённым по его лицу.
Собственно, поэтому друзей у меня и не было, да и не нужны они мне были. К чему весь этот цирк и радость? Мне нужно не это. Мне казалось, что мир был полон лицемерия и лжи, а я была единственной, кто видел это. Я не верила в доброту и честность, считала, что это всего лишь пустые слова, которыми взрослые пытаются обмануть нас. Я не верила во всякие дурацкие сказки про дружбу и любовь. Люди желают только одного — использовать тебя, чтобы достичь своих целей. Но я не была глупой, я не дала им этого сделать со мной. Я была готова к борьбе и к любым жестоким мерам, чтобы сохранить свою независимость. Никто не мог меня понять, и я была готова жить в своём мире одиночества. Никто не мог дотронуться до меня и почувствовать то, что я чувствовала. Я была одна против всех, но мне было все равно. Я не нуждалась в чьей-то поддержке и не хотела её получать. Я была сильна и независима, и никто не смог изменить это. Я была готова на все, чтобы защитить себя от этого жестокого и несправедливого мира.
Как бы я не пыталась казаться сильной и независимой, взрослые продолжали идти против моего мнения. Собственно, так у меня и появились новые родители, которые с виду были доброй и позитивной семьёй, за что тут же удостоились приятных и одобрительных взглядов со стороны работников детского дома. Стоит ли мне говорить, что моего мнения даже не спросили, когда отдавали им в руки? Видимо, я настолько всем успела надоесть, что от меня попросту решили избавиться. От этого было даже больно, ибо, несмотря на свой стервозный характер, я старалась не доставлять взрослым проблем. Тем не менее, похоже, мои попытки делать это остались незамеченными.
Впрочем, это даже было интересно — интересно в том, насколько долго я смогу пробыть в новой семье.
Я не пыталась быть наивной, так что не тешила себя высокими ожиданиями от моих новых «родителей», и, как оказалось, я была права. Они оказались настоящими монстрами, которые только злоупотребляли своей властью надо мной. Они унижали меня и даже иногда били, когда я отказывалась слушать их или перечила им. Они не давали мне нормальной еды и тепла, и я каждую ночь замерзала на своей кровати. Каждый день я просыпалась с тревогой, не желая видеть своих «родителей», и каждый день они заставляли меня испытывать новые страдания и боли. Они были постоянно пьяными, выпивая до беспамятства, и я часто видела, как они спотыкались и падали на пол. Они даже не старались проявить ко мне любовь — в их руках я была лишь инструментом получения определённых льгот, которые им выдавались за удочерение чужого ребёнка. Они были злобными и жестокими, и я понимала, что я никогда не смогу найти с ними общий язык. Я была совершенно одинока и изолирована от всего, что могло бы сделать мою жизнь хоть немного приятнее.