Сценарий собственных ошибок

Рой Олег Юрьевич

Еще в Озерске ребята договорились – если потеряются в шумной суетливой Москве, то будут каждые вторник, четверг и субботу приходить в девять вечера к Могиле Неизвестного Солдата. Там они и встретились – сначала с Володей, потом, чуть позже, с Андрюхой и Игорем. А Сашки все не было, уже неделю.

– Мы только узнаем, что с ним, почему не приезжает. Наверняка сейчас все прояснится, он скоро будет в Москве и еще успеет нас догнать, – обнадеживает всех Володя. Все четверо сидят в большом зале: они заказали разговор с квартирой Саши и бдительно прислушиваются, стараясь не пропустить сообщение диспетчера. Им очень хочется верить Володе. Все существо противится

тому, чтобы признать, что с Сашкой могло случиться что-то серьезное. С кем угодно, только не с ним!

Мише тоже хочется так думать. Но что-то в глубине подсказывает: всегда случается самое худшее. Все над ним смеются за то, что он нытик, а на самом деле он просто придерживается правила готовиться к худшему: тогда, если оно случится, то не ранит так сильно. Может, Сашку поймали обходчики в вагоне товарняка? Не дай бог, сдали в милицию…

– Ребят, а за езду зайцем что бывает? Посадить не могут, как за хулиганство?

– Обычно штраф, – неуверенно отвечает Игорь.

– А если штраф платить нечем?

Развить эту мысль они не успевают, слышится резкий, неприятный голос дежурной:

– Озерск – восьмая кабина!

Игорь вскакивает со стула. С самого начала они договорились, что звонить пойдет он. Во-первых, они с Сашкой с третьего класса – неразлейвода. Во-вторых, как-никак соседи, и Сашина мать привыкла относиться к нему, как к дополнительному сыну – Сашиному двоюродному брату, что-то вроде того. Все они, пятеро, друзья, но степень дружбы между ними различна…

Когда Игорь скрывается за дверью кабинки с крупной желтоватой восьмеркой, Андрей спрашивает:

– Вов, ну и как у тебя первый экзамен прошел?

– Так себе, – неохотно отвечает Володя. – Видел я работы других ребят – какой рисунок, какая колористическая гамма… Ну какой я рядом с ними, к черту, художник? Провалюсь, наверное. Надо было на архитектора поступать: с математикой у меня всегда было хорошо, а конкурс туда все же поменьше…

Вступительные экзамены – это то, что сейчас волнует друзей больше всего. На переговорный пункт они шли, переживая за Сашу, но эти переживания – второстепенные, отстраненные. Друг в Озерске – они здесь, в Москве, где решается их судьба. Если не поступить в этом году…

Игорь уже вышел из кабинки, приближается к ним по каменному, разделенному на крупные квадраты полу. Лицо у него такое, что у Миши душа проваливается в разношенные кеды:

– Что? Что он сказал?

– Он – ничего, – Игорь вплотную подходит к друзьям, наклоняется. – Он, ребята, в больнице. Тетя Ира, как мой голос услышала, сразу плакать начала. Говорит, ой, Игоречек, такое горе, у Сашеньки перелом позвоночника…

Вот оно! То, что оглушает Мишу по голове, точно обмотанный войлоком рельс. У Сашки перелом позвоночника. Страшная штука. У Сашки, который никогда, в отличие от него самого, не был нытиком, который вечно фонтанировал идеями, был самым подвижным среди них… Если даже с ним это случилось – значит, может, случиться и с любым другим? В любой момент?

– Это из-за… – начинает было спрашивать Володя и испуганно замолкает, не договорив. Всем и так понятно, в чем причина.

– Он никогда не сможет ходить? – Миша с трудом узнает собственный голос, звучащий будто сквозь толщу воды.

– Ну почему? – возмущается Игорь, как будто Миша обрек на нехождение его, а не лучшего друга. – Ничего ведь еще не ясно! Мало времени прошло. Конечно, сейчас ему нельзя вставать, но его лечат. Тетя Ира сказала, лежит в неврологии, а это очень серьезное отделение…

– Поступать в этом году ему уж,

конечно, не придется, – бестактно резюмирует Андрюха.

Все смотрят на него такими негодующими глазами, что он краснеет.

– Да ладно, ребята… Ну, перелом переломом – так не умер же он! Мы ему будем писать, следующим летом навестим. А может, он уже к следующему лету и выздоровеет, приедет тоже поступать, мы ему поможем… Что ж мы, разве бросим нашего Сашку?

И, успокоившись, четверо друзей выходят на шумную московскую улицу. Летние вечера длинные, но солнце уже село, и хотя совсем не темно, тень навевает прохладу и грустные размышления.

Миша поддерживает тему вступительных экзаменов. Поступать в Литинститут он не решился: ну что такое его жалкие стишата к 7 ноября в озерской газете, когда другие абитуриенты гордо предъявляют публикации в журнале «Юность» и других солидных периодических изданиях? Да и журфак МГУ не потянул: на фоне московских бойких ребят и надменных девушек он имел бледный вид, несмотря на новые фирменные джинсы. Подал заявление в областной «пед» имени Крупской, на филологический. Там парней – раз, два, и обчелся, глядишь, удастся проскочить. Сегодня писал сочинение, вроде неплохо получилось, тема знакомая, без подвохов – «Базаров и Рахметов».

Он рассказывает о сочинении, о строгости преподавателей, о невозможности подглядеть в шпаргалку, о соседке по столу, которая спросила его, кто написал «Поднятую целину», Фадеев или Шолохов – то ли совсем дурочка, то ли забыла с перепугу, – а внутри пульсирует страх. Страх, страх, страх. Точно Сашкин перелом позвоночника заставил его задуматься, до какой степени хрупкая вещь – человек. То, что называется здоровьем, самой жизнью, может быть в любой момент отнято.

Тогда Миша не стал на этом страхе фиксироваться. Задавил его в себе усилием воли. Молодой был, да еще вступительные экзамены – некогда рассуждать о всякой ерунде. А когда с замиранием сердца увидел себя в списках поступивших – тут его охватила такая радость, что хоть «барыню» пляши! Ну, а после была студенческая жизнь – и хотя ему, робкому и провинциальному маменькиному сынку, приходилось порою туго в общежитии, он учился как зверь, из последних сил. А когда окончил пед на все пятерки – тут пошло самое главное: пробивать себе дорогу в журналистике. Ему повезло: начал печататься уже на третьем курсе, а к пятому внештатно сотрудничал с «Московским комсомольцем». Пусть за копейки, пусть вел крошечную колонку без указания имени – зато в самом знаменитом и необычайно популярном в то время «МК»! А дальше – больше. Сначала взяли в штат, потом переманили в новую демократическую газету, где дали целую рубрику, потом…

Когда Мишино положение в отечественной журналистике упрочилось, а его заработки позволили не заботиться о завтрашнем дне – вот тут, казалось бы, все желаемое и было достигнуто, можно вроде и расслабиться. Но на деле страх, возникший в его душе там, на выходе из переговорного пункта, на московской улице, так внезапно погрузившейся из света в тень, пророс и дал всходы – именно в период полного благополучия, когда Миша мог заметить эти отвратительные ростки. Именно тогда он начал интересоваться системами оздоровления. Дыхание по Бутейко, обливание ледяной водой по Порфирию Иванову, загородные прогулки по японской методике… Ему нравилось чувствовать, как крепнет его от природы хилое тело. Однако семена страха продолжали пробиваться сквозь слои его души – и чтобы окончательно их выкорчевать, он предпочитал оплачивать ежегодное сложное обследование в этой элитной поликлинике.