Сцены любви

Джеймс Дина

Она отошла от него, привлекая его внимание лишь своим голосом. Она начала ходить по палубе взад-вперед.

– Здесь темно. Луна почти не видна, звезды – лишь крошечные точки в вышине. Я вижу только твой силуэт. И все же ты следишь за мной глазами. Всякий, кто увидел бы тебя сейчас, подумал, что ты меня видишь.

Шрив отвернулся и встал лицом к морю.

– Но я не вижу. А что будет, когда ты перестанешь говорить?

Она засмеялась.

– В пьесе разве когда-нибудь перестают говорить?

– Но я не могу

все время стоять неподвижно. – Он резко повернулся, вытянул руку и попал ею в канат, натянутый над перилами. – Теперь я запутался в веревках. Видишь? Я буду посмешищем.

Она потянулась к нему, взяла обе его руки и прижала их к своей груди.

– Я не смеюсь над тобой. И никто не будет смеяться. Ты всегда тщательно все продумываешь. Ты обошел весь корабль. Ты распланировал все свои мизансцены. Если бы я неожиданно не вышла, ты бы успел навсегда уйти со сцены.

Шрив почувствовал, что может гордиться собой. Это было приятно. Но все равно, надо было кончать с этим сейчас, на взлете, а не в поражении.

– Признайся, Шрив, – попробовала мягко пошутить она. – Ты не совершил самоубийство сегодня днем, потому что не смог правильно спланировать мизансцену?

Он нахмурился.

– Я права?

Он опустил голову.

– Я не хотел допустить промах, чтобы не испытывать унижение, когда меня потом втащат назад на корабль.

– Верно. – Она поцеловала его руку.

– Ты можешь мне помочь.

Она притворно вздохнула. Он чувствовал, что она играет.

– Я могу последовать за тобой, если хочешь. Это все, что я могу сделать.

Он вырвался из ее рук и отвернулся к перилам.

– Ты играешь. Я это чувствую. Не отрицай. Я сам научил тебя всему, что ты знаешь. Ты можешь обмануть кого угодно, только не меня. Ты не хочешь убивать себя. Для этого у тебя нет причин.

– Ты тоже. У тебя тоже нет причин умирать.

– Какой-то странный разговор получается. Любой дурак поймет, что я не могу жить таким, как я есть.

Она обняла его и прижалась головой к его плечу.

– Шрив, ты слишком быстро сдаешься. Я думаю, ты не останешься слепым навсегда. Но даже если такое случится, ты один из немногих людей на свете, кто может быть слепым и продолжать нормально работать.

– Этот разговор выходит даже за рамки смешного. Это уже абсурд.

– Нет, я говорю вполне серьезно. Подумай об этом. – Она легонько встряхнула его. – Прежде всего, я думаю, что ситуация сейчас похожа на ту, что была в Новом Орлеане. У тебя очень сильный ушиб головы. А малярия все осложнила. Но все равно доля вероятности, что это временное явление, очень велика.

– Нет. Это постоянное. Сейчас все по-другому. Я знаю.

– Ты не можешь знать. Морское путешествие прежде уже излечивало тебя. Дай себе возможность это проверить.

– А если ты ошиблась, мне придется взять в руки трость и надеть черные очки, как только мы высадимся в Англии.

Я не хочу дожить до этого. – Он высвободился и схватился руками за перила ограждения. Пока он крепко держался за них, он сохранял решимость сделать то, что задумал. – Я смирюсь. Я никогда не смогу видеть, но я привыкну к своей слепоте. Привыкну к компромиссу. Привыкну быть обузой. Мне это понравится. Как приятно будет чувствовать, что ты и Ада хлопочете вокруг меня.

– Этого не будет...

– Еще как будет. Ты начнешь презирать меня, потому что я не смогу ничего делать сам. Ты будешь считать меня жалким существом. Да, ты попытаешься найти для меня работу. Меня не захотят взять. Тебя, конечно, возьмут. Я буду сидеть один в номере гостиницы. Или Ада будет приводить меня за кулисы, и я буду только слушать, как ты играешь, а видеть мне необязательно.

– Шрив...

– Представь себе, что я спотыкаясь выйду на сцену, может быть, даже сыграю Лира или Просперо, сколько времени ты сможешь терпеть меня в качестве партнера?

– Шрив...

– Что «Шрив»! Я не смогу заниматься физическими упражнениями. Мое тело станет толстым, глаза – ввалившимися. О, я видел слепых. Я знаю, как они выглядят. Сможешь ли ты любить меня с сальными волосами и отвислым животом? Я буду забывать побриться. В конце концов я же не смотрю на себя в зеркало.

– Шрив Катервуд, ты никогда...

– А потом твой партнер, или хозяин театра, или продюсер, или директор поймут, что ты красива и свободна. Они пригласят тебя на ужин...

– Шрив, ради Бога...

– ...и ты ляжешь с кем-нибудь из них в постель, или влюбишься, или то и другое сразу. И ты будешь иметь на это право. Они молодые, крепкие и могут рассыпать комплименты твоей красоте. А я... – Он покачал головой. – Я не хочу дожидаться этого.

Она так долго молча стояла на палубе, что Шрив решил, что ему удалось убедить ее. Наконец она начала аплодировать, сначала медленно, потом все быстрее.

– Браво! Браво! Какой спектакль! Какой сценарий! Браво! Ясно одно. Когда ты будешь слишком старым, чтобы играть, ты сможешь писать превосходные драмы.

– Я не играю.

– Ну, надеюсь, что нет. В твоих словах было слишком много надрыва. Излишне эмоционально. – Она начала его передразнивать. – «Я отказываюсь от прекрасной Элизабет, потому что я для нее не подхожу».

– Иди к черту! – Он отпустил перила и шагнул к ней.

Она засмеялась и схватила его протянутую руку.

– Пойдем спать. Ты выговорился, и все прошло.

Он вырвал у нее руку.

– Я... я...

– Забыл свою реплику? Это плохо. Но ведь жизнь никогда не бывает похожей на театр. Если это был спектакль, ты бы изящно шагнул через балюстраду на матрасы, разложенные за сценой. А я с криком бросилась бы к краю, потом повернулась бы лицом к зрителям и упала на колени. И занавес опустился бы.