Счастье на бис
Шрифт:
Кровать застелить не успели, и он лезет под одеяло. Что еще за дела? Май месяц. Морозит, что ли? Сашка озабоченно касается его лба, шеи. Никакой реакции с его стороны, как кукла. Только смотрит грустными больными глазами. И Сашке реветь хочется от собственной беспомощности.
– А я уже видел у тебя этот взгляд, – вдруг выдает он негромко. – Я его помню.
– Что?
Мысли Сашки витают исключительно в области медицины, и она не сразу понимает, о чем он.
– Вот этот взгляд побитой собаки. Я его помню. Не помню город. Москва, наверное же? Хотя вряд ли юбилей, на юбилейном концерте мне точно не до деталей было бы. А обычные концерты
Сашка не знает, что сказать. Она считала, что он ее не замечал до самой их встречи в маленьком городке на Алтае.
– Мама говорила, ведьминский взгляд. Она вечно орет, а я сижу молча и просто на нее смотрю. А что мне, отвечать, что ли? А ее это только больше раззадоривает. «Что ты смотришь на меня глазами своими ведьминскими? Признавайся, смерти моей хочешь».
По лицу Всеволода Алексеевича пробегает тень, и Сашка понимает, что зря подняла эту тему.
– Я, конечно, ничего не смыслю в воспитании, но, по-моему, так детям говорить нельзя. Глупости какие. Причем тут ведьмы? У тебя тогда были глаза побитой собаки. И я как будто споткнулся о твой взгляд, понимаешь? Потом собрался, конечно, решил, что не мое дело. У меня концерт, мне готовиться надо. Мало ли, кто там пришел и с какими проблемами. Вот ты сейчас так же на меня смотришь. Я тебя обидел?
– Чем? Тем фактом, что здоровье у вас хреновое? Ну что за ерунда. Не обращайте внимания. У меня национальная многовековая грусть еврейского народа в глазах, это неистребимо.
Качает головой. Не поверил, конечно же.
– А там? В Москве?
– В Новосибирске, Всеволод Алексеевич. Это был Новосибирск.
– Еще не легче. И как ты туда попала?
– На самолете. Так же, как и вы, полагаю. На концерт ваш полетела.
– А ближе никак нельзя было? Из Москвы на концерт в Новосибирск? Саш, ты с ума сошла?
– Ну, поклонники вообще люди ограниченно вменяемые, это факт. В Москве вы обычные концерты не давали.
– Почему Новосибирск?!
– Я не помню детали, Всеволод Алексеевич. По-моему, вы тогда в очередной раз заболели. Точнее, вам первый раз стало плохо на глазах у журналистов. На съемках новогодней Песни года.
Хмурится. Вспомнил ту отвратительную статью и беспардонные фотографии налетевших журналистов, где Ренат ведет его, бледного, под руку в гримерку.
– Да, было такое. Пришлось отменить потом несколько выступлений.
– И первый раз после болезни вы вышли в Новосибирске. Ну я и метнулась за вами. Увидеть вживую. Убедиться, что вы в порядке.
У него так смешно изгибается одна бровь, что Сашка не может сдержать улыбки несмотря на общую тональность разговора и ситуации.
– М-да, девочка, ты выбрала самый простой способ! Деньги же огромные. А работала ты тогда кем, напомни?
– Нянечкой в военном госпитале. Я же еще в университете училась. На самолет не очень дорогие билеты удалось взять. А на концерт меня Тоня провела. Поэтому я и вошла через служебку и явилась на саунд-чек. На саунд-чеке самое правильное впечатление можно получить. Когда зажгутся прожекторы и вы выйдете к зрителям, там уже включится артист. Как бы вы себя ни чувствовали, вы будете веселить народ. А на саунде вы еще человек, живой.
– Или еле живой, – хмыкает он. – Вот детали не помню. Ни город, ни как себя чувствовал
– Да нет, нормально. Просто… Как вам объяснить…
Сашка тяжело вздыхает. Вот нужен ему сейчас такой разговор? Судя по заинтересованному лицу – нужен. Он уже не пластается по кровати сломанной игрушкой, а полусидит, и взгляд оживился.
– Не знаю, как для всех поклонников. Но для меня ваши концерты никогда не были радостью. Точнее, не так. Это мазохистская радость. Когда сначала хорошо, а потом больно. И ты заранее знаешь, что будет больно. И с каждым разом всё хуже. И всё безнадежнее.
У него округляются глаза. Похоже, Сашка сообщает ему сенсационные новости, и он представлял все это совсем иначе.
– Просто ты заранее знаешь, что сказка на два часа. А потом вы уйдете в кулисы, быстро переоденетесь, сядете в свой «мерседес» и уедете в гостиницу. А потом и из этого города, который вам на фиг не упал. Вы просто отрабатываете время и хотите, чтобы вас как можно меньше беспокоили сверх положенного, верно же? Вам не доставляет удовольствия общаться с поклонниками за кулисами, поэтому их туда и не пускают. Вы не хотите ни с кем фотографироваться, раздавать автографы и прочее. Вы хотите быстрее на диван к телевизору. И я это чувствовала, понимала. А потом, под конец, и злилась на зрителей, которые вас задерживали, устраивали овации, шли за автографами. Поэтому никогда сама не подходила, не хотела вас раздражать.
Всеволод Алексеевич качает головой.
– Неужели было так заметно?
– Нормальным зрителям, я думаю, нет. Но мы же не нормальные. Они вас видят пять минут по телевизору и раз в год в лучшем случае на концерте. А поклонники – каждый день. Пусть на записях, но все-таки. Они уже по-другому чувствуют, воспринимают. Опять же, не все. Я, наверное, была самая мнительная и депрессивная из всех.
Он внимательно на нее смотрит и, кажется, что-то понимает. Впервые ставит себя на ее место. И продолжает ее мысль:
– Меня увозят в хорошую гостиницу. Где уже накрыт ужин и ждут большая мягкая кровать и мои законные восемь часов тишины и покоя. А куда идешь ты?
Сашка горько усмехается.
– На вокзал, он там рядом с концертным залом. Ну как рядом, минут десять. Потому что самолет только утром, а лишних денег на гостиницу у меня нет. Ой, Всеволод Алексеевич, ну не смотрите на меня так. В этом-то вы точно не виноваты. Я сама за вами поперлась в Сибирь. Декабристка, блин.
– Пешком на вокзал? Ночью, после концерта? В незнакомом городе? Еще скажи, что дело было зимой.
Сашка кивает.
– Ты с ума сошла? Ты понимаешь, что с тобой что угодно могло случиться?
– Что? У меня не та внешность, чтобы опасаться.
– Дурочка! – не выдерживает он. – Те, кого надо опасаться, не смотрят на внешность!
Сашка молчит. Вряд ли надо ему объяснять, насколько в тот момент тебе плевать на собственную судьбу. Как ты глубоко себя ненавидишь, такую никчемную, ненужную, страшную. Ненормальную декабристку, совершающую бессмысленный подвиг ради какого-то проходного концерта. Все ведь она прекрасно понимала: и безнадежность своего вояжа, и то, чем он закончится. На что она надеялась? На что они все надеялись, карауля его у служебок, протискиваясь за кулисы, гоняясь за ним по гастролям? Что заметит? Возьмет за руку, выведет из толпы конкуренток и предложит… что? Замуж, что ли?