Счастье по обмену
Шрифт:
Администратор, как кролик под взглядом удава, едва ли не ладонь ко лбу приложила, чтобы отдать честь, развернулась, тут же материализовалась с классическими «бренди глас», на дне которых поблескивал янтарь напитка.
Тут же стайкой пролетели две официантки, оставив после себя сервированную часть стойки. Мясные и сырные нарезки, открытая пузатая бутылка дорогого коньяка, идеально сложенные салфетки под правильным углом.
Мужчины выпили, потом еще, и еще. Администратор Регина только успевала обновлять содержимое тарелок, бокалов, но на нее уже никто
Хотя, если быть честными, говорил больше Степан. Роман же наслаждался отдыхом — музыкой, которая иногда заглушала чужие слова, движением вокруг, работой услужливого персонала, за которым, по сложившейся привычке, следил вполглаза.
Степан, разомлевший от алкоголя, свирепствовал в своем желании высказаться по любому поводу. Тыча в пузатый бок «Хеннеси», утверждал, что коньяк уже не тот, что раньше, «когда нам было по двадцать лет»: «помнишь, таскали у твоего покойного батюшки?».
Обернувшись на слишком резкий скачок децибел на танцполе, качал рыжеватой головой: «да, вот раньше музыка-то была намного приличнее, а сейчас что? Тьфу!».
И, видимо, поймав взгляд девушки-администратора в темноте бара, что-то буркнул про доступность современных дам.
Роман расслабленно улыбался и только подливал напиток собеседнику.
Кивал, выпивал, улыбался, выпивал.
Как почти каждый вечер, кроме, может быть, понедельников.
Явно витая где-то в облаках, он и не заметил, как Степан уже вовсю разглагольствовал на тему того, как же он, Роман Яковенко, хорошо устроился в жизни.
Мужчина поднял смоляную бровь и удивленно посмотрел на Степана, будто бы увидев его впервые.
— Понимаешь, на всем готовеньком-то не плохо жить, — говорил он, смеющимся взглядом окидывая разноцветное пространство бара. — Отец у тебя, светлая ему память, хорошо постарался. Да и команда у тебя тоже ничего такая. Огонь!
Он снова стрельнул глазами в Регину, которая стояла навытяжку, ожидая просьб шефа.
— Но все это… как бы тебе сказать… Не твоя заслуга-то, дорогой!
Рыжий поймал взгляд удивленного Романа и проникновенно заговорил:
— Ну, понимаешь, — он пощелкал в воздухе пальцами, будто подбирая слова. — Все это хорошо и прекрасно… Но что вот ты? Мыслитель! Широкой души человек! Человечище! — на этих словах грудь Романа будто стала шире, он весь распрямился, стал светлее лицом, будто на фотографии для рекламного баннера. — Оставишь после себя? Чужой памятник?
Роман, при первых словах Степана выпятивший грудь, снова чуть сгорбился в привычное положение.
— Какой еще памятник, Степ? Давай выпьем, что ты прямо… — загнусавил он.
— А вот так! Я после себя ничего не оставлю, — голос русского Бахуса чуть дрогнул, и Роман нечаянно заподозрил собеседника в подступающих слезах.
Приступ сентиментальности пропал так же внезапно, как и начался.
— А я говорю, Роман Игоревич, что повезло тебе с родителями так, что мама не горюй. Как бы это ни звучало! Игорь Дмитрич тебе такую империю отгрохал, все для тебя сделал, а ты
Роман не спорил, но слова Степана его, без сомнения, задели. Да как можно такое говорить ему, однокашнику, с которым связывает столько всего?!
— Да я даже больше скажу. Без своей оравы менеджеров — «сменеджеров» ты ничего не стоишь. И без заместителя своего. Он-то, почитай, больше нас с тобой соображает.
— Слышь, Крестовский, ты говори, да не заговаривайся, — лениво пожурил его обидевшийся Роман.
— Да, не спорю, ты молодец! — неожиданно легко согласился с оппонентом Степан.
— Но! Создать гостиницу с нуля, или реанимировать умирающий отель тебе будет слабо. Кишка тонка, понимаешь.
Сказал и глазом своим зыркнул в сторону.
Яковенко весь подобрался. Получилось, что слова его собеседника услышали все рядом стоящие. А их оказалось немало: и официантки, и бармен, и охранник, и, прости-Господи, Регина.
Степан вдруг принял деловой вид и достал сотовый телефон из заднего кармана джинс.
— У меня к тебе предложение.
Роман едва слышно застонал. И даже оглянулся в поисках эвакуационного выхода, чтобы спастись от поддатого Степана, но снова вернулся к бару.
У каждого в жизни имелся свой крест. У него, Романа Игоревича Яковенко, этот крест был в меру рыж, не в меру упитан и чересчур предприимчив. Уже сколько лет
— двадцать? Пятнадцать? Он старательно избегал возможности быть пойманным в неугомонные руки бывшего одногруппника, но тут его отточенный годами нюх, похоже, дал сбой.
Роман приблизился к Степану, который, дыша терпковатым алкоголем, начал азартно погружать его в мир собственной проделки. Да и сбежать было некуда — заинтересованно к разговору прислушивались служащие бара.
Светлые, как у всех рыжих, глаза Степана горели фанатичным огнем, также, как у людей, которые знают, что правда за ними. Он говорил, хихикал, и уже точно знал: Роман согласится на любую сделку, на любую предложенную шалость.
Потому что сам Роман уже размяк от этого всего внимания здесь, в этом средоточье порока, ежедневной радости жизни, всеобщего подчинения. Вся империя — самый крупный отель «Самара-сити», под крышей которого функционировали не только гостиница, многочисленные лобби-бары, самая крупная дискотека, бизнес-отель, работала слаженно и верно.
Построенное отцом здание, заложенные традиции, нормы работы, отобранный руководящий состав не допускали ошибок. И потому Роман дирижировал давно слаженным оркестром легко, без особого напряжения кисти, не вкладывая душу в решение возникающих проблем.
Используя любую возможность улизнуть из кабинета по официальному и не очень поводу, будь то встреча с высокими гостями, или профессиональные семинары по гостиничному делу за границей, он будто бы и был и не был настоящим владельцем семейной империи.