Счастье потерянной жизни - 3 том
Шрифт:
Замечательным у него было то, что несмотря на непонимание его и некоторые небольшие ущемления, со стороны братьев, он никогда ни на кого из своих братьев и сотрудников не произнес укоризненного слова. Он всех любил большой любовью, был уверен в том деле, которое ему было вверено Господом, и продолжал совершать его, несмотря на то, что ему не содействовали в ряде случаев.
Мы видели, что его часто вызывали на беседу приезжие работники НКВД, но, выходя от них, он всегда был сияющим, всегда имел победу, потому что не щадил свою жизнь.
Не так давно его вызвали на беседу сотрудники, как нам стало известно, из Москвы.
Но, вот, на днях, его вызвали почти ночью. Тихо он подошел и попрощался с нами, хотя надзор очень противился и прямо за руки тащил его к выходу.
Больше его никто не видел — его расстреляли.
* * *
Прошло еще несколько лет, и в календаре обозначился 1947 год. Вера, с глубоким вздохом, на молитве отметила, что уже прошло десять лет ее страданий, но что ждет ее, она не знала. Надежды на освобождение не было никакой, потому что многие осужденные, особым совещанием НКВД, отбыв срок, получали здесь же, новый, безо всякого предупреждения и беседы, без каких-либо обвинений. Она видела, что многие с воплем приходили за тем, чтобы, в сопровождении надзора, собрать свои вещи и идти, неизвестно куда. Кроме того, на нее обрушилась небывалая злоба администрации. Некоторые, даже с уверенностью, ей заявили, что, теперь уже, не видать ей свободы никогда.
Да, надо сказать, что не только физические, но и духовные силы у нее истощились до крайности. Подошло даже какое-то умственное отупение до того, что она забыла дату освобождения, тем более, что потеряла веру в нее. Иногда так хотелось умереть… Но однажды ее томительное однообразие было нарушено:
— Князева! Собрать свои вещи и немедленно явиться к начальнику спец. части в кабинет, — вздрогнула она от голоса нарядчика.
Все было так загадочно, что сердце невольно сжалось в тоске, руки и ноги не подчинялись.
Преступные, позорные женщины предупреждались об освобождении за месяц, многим из них даже выдавалась помощь — деньги, а она — ни в чем невиновная — не знала, что ее ждало впереди. Обида щемила душу.
Начальник ее подробно опросил, сличил ее ответы с документами. В душе было какое-то мучительное безмолвие, в кабинете — тишина.
— Срок наказания вам истек, вы освобождаетесь!.. — объявил он ей…
Это было для нее так неожиданно, что сердце как-то необычайно взметнулось. Вера хотела что-то сказать или спросить, но тут же, закрыв лицо ладонями, зарыдала.
Начальник сухо, по казенному, вначале попытался как-то успокоить Князеву, но видя, что у него это не получается, как надо, продолжил:
— Куда поедете?
— Как, куда поеду? — спросила Вера, — к маме в Н.
— У вас в деле ограничения, домой вам нельзя, могу предложить вам город А., рядом с вашей родиной, — объявил он ей.
— А если так, то куда хотите, мне теперь все равно, второй родины у меня нет, — с горечью в сердце, ответила ему Князева.
В каком-то полусознании, она вышла за вахту лагеря, держа документы в руке; и с некоторыми другими
Только в поезде сердце немножко стало успокаиваться, и появились какие-то мысли: "Неужели все эти кошмары остались позади, неужели я теперь свободно могу пойти, куда хочу, увижу мою старенькую маму, дорогих друзей; могу в своей комнатке с мамой почитать святую Библию и помолиться?"
Ей просто не верилось, не сон ли это?
Но за окном вагона пробегали поля, леса, деревушки, наконец — уже и родная природа. Сердце оживало, и так хотелось плакать, и плакать. Сколько раз смерть уже накладывала на нее свою печать, и она прощалась с жизнью. Но вот и родной город. Медленно она подходила к дорогому дому, откуда десять лет назад, в сопровождении тягостных предчувствий, вышла в последний раз. Вот, он: такой же милый, дорогой, родной, со своим неизменным палисадником, с которым сохранились какие-то воспоминания; только он стал, как ей показалось, немного ниже. Здесь родилась она, по плоти и духовно, здесь возникла и родная, поместная церковь. В числе ее членов, она была первая. С такими мыслями перешагнула она порог дома. У знакомой печи суетилась сгорбленная старушка:
— Неужели, это мама? — мелькнуло в ее сознании. Екатерина Ивановна, повернувшись лицом, с горшком в руках, на мгновение застыла, потом руки задрожали и, только инстинктивно поставив горшок обратно на шесток, она с воплем обняла подбежавшую дочь. Плакали долго и вволю, пока не выплакали все. Потом, как-то обе, вдруг, притихли; и первая начала, о своих новостях, Екатерина Ивановна:
— Ну, во-первых, про Владыкиных: Петр Никитович не сообщил о себе никакой весточкой и умер где-то в тюрьме, никто не знает где. Луша состарилась, почти как я, измучилась, бедная, а вырастила всех — белая, как лунь. Но Павел… ты бы посмотрела: лицом — весь в Лушу, а огнем — в отца. Прошлый год был в гостях, находится где-то на краю света, отпустили, вот, через столько лет, знать, повидаться с матерью. Но скажу тебе — не узнать, просто не узнать.
Он посетил меня вначале один, потом вместе с Николаем Георгиевичем Федосеевым…
Луша-то, прямо на глазах у нас, расцвела да не отходит от сына: куда он — туда и она. А уж ученый-то, где только набрался грамоты-то? С нашими девками как вступил в разговор, да, где там — они сразу замолкли. Как приехал к себе, ребята все у них покаялись, и сейчас на собрания ходят. У меня хлебопреломление совершал вместе с Федосеевым. А на собрании вдвоем с ним проповедовали, так все обплакались, покаялось сколько. Уж, больно, про тебя-то все интересовался. Ну, а за остальных, что сказать? Из старых никого почти нет. Братьев: кого забрали, кто сам уехал — одни мы, старухи, остались. Да, вот, из деревень переехали да из других городов, так, вот, понемногу и собираемся. Я-то на собрание хожу редко, когда кто зайдет за мной.
Вера, с жадностью, не перебивая, слушала маму о всех новостях.
К вечеру собрались с работы сестры, по плоти, и почти с первых же слов посыпались упреки за то, что Вера жизнь и молодость сгубила ни за что. Вера с трудом выслушивала их, а Екатерина Ивановна, видя это, постаралась проводить их всех, под предлогом усталости.
Все последующие дни Вера посещала всех своих старых друзей и особенно прилепилась к Владыкиным. Луша с дочерьми ходила на собрание регулярно; и в общине стало заметное оживление.